Юрий Мухин - Война и мы

После этого разговора дивизия весь день 20 октября продолжала вести уличные бои в Сталино и покинула город в ночь с 20 на 21 октября и только потому, что отошли, подчиняясь приказам, соседние дивизии.

В общем, получается интересная картина: командир дивизии не хочет выполнять приказ об отступлении, и командующий армией ему милостиво разрешает, если он такой воинственный, пообороняться на прежнем рубеже еще денек-другой.

За 8 дней боев Южным фронтом было оставлено примерно 70 % территории Донбасса, хотя при желании его можно было удержать и сохранить столь необходимые для войны уголь и металл. По этому поводу Провалов отмечал: «Во время боев в Донбассе мы не испытывали недостатка ни в снарядах, ни в минах, ни в ручных гранатах, ни в патронах» (там же, с. 49). Но затем стали испытывать недостаток во всем вышеперечисленном и многом другом как раз из-за того, что оставили большую часть Донбасса.

Таким образом, между прочим, развеивается еще один, и весьма распространенный, миф о причинах поражения советских войск осенью 1941 г. Дескать, «кадровый состав исчез в немецких котлах в Белоруссии и на Украине. А во вновь формируемые дивизии набирали необученную молодежь, интеллигентов-ополченцев, вооружали их бог знает чем. От берданок до чуть ли не петровских фузей. И без артиллерии бросали это «пушечное мясо» под автоматы немецкой пехоты и гусеницы танков. Оттого-то и отступали».

Подведя итоги, можно с уверенностью сказать, что политическое руководство к 1941 г. полностью обеспечило свои вооруженные силы всем необходимым для ведения крупномасштабной войны.

Эта готовность к войне включает в себя не только материальную базу, но и моральное состояние личного состава вооруженных сил. В связи с этим можно отметить, что Красная Армия, потеряв за первые два месяца войны около 650 тыс. человек убитыми, или столько же, сколько русская армия за три года Первой мировой войны, тем не менее сохранила боеспособность, управляемость и способность посредством контрнаступления добиться поворота войны в свою пользу.

Если политическое руководство выполнило свои обязанности по подготовке СССР к войне, то тогда, рассуждая логически, получается, что главным виновником поражений 1941–1942 гг. является военное руководство СССР, говоря более конкретно, — тогдашний советский генералитет.

Такая ситуация, впрочем, не стала новостью. Аналогичное положение дел имело место и в царской России накануне и в ходе Первой мировой войны.

Как отмечал в своих мемуарах С.Е. Трубецкой, занимавшийся в 1915–1917 гг. вопросами тылового снабжения на различных участках русско-германского фронта: «За многочисленные поражения русской армии в Первую мировую войну главную ответственность несет высший командный состав». Далее он отмечал: «Как самое общее правило, наша рота била немецкую роту, полк бил полк, с дивизией дело обстояло уже хуже, а дальше, чем выше войсковая единица, тем больше у нас было шансов на поражение. Из таких фактов можно сделать заключение, что наше высшее командование по качеству уступало противнику. Один бывший начальник штаба одной из армий, Н.Н. Стогов, споря со мной в 20-х годах в Париже, тем не менее, высказал суждение, которое я хорошо запомнил. Рассказывая об одной крупной военной операции, он сказал: «Войск навезли массу. Знаете, когда много войск, начинаешь бояться: не провернешь». С болью в сердце я читал позже самоуверенные заявления высших военных властей, начиная с Военного министра и начальника Генерального штаба на секретных заседаниях 1912 г., посвященных выяснению вопроса нашей дипломатической и военной подготовки. Наши военные говорили на них о «полной готовности нашей армии». Насколько выше в этом отношении стояли наши моряки с их осторожными, а не легкомысленными «ура-патриотическими» заявлениями». (Трубецкой С.Е. Минувшее. М., «ДЭМ», 1991. С. 140–142).

Но генералами не рождаются, ими становятся, проходя, как правило, всю лестницу офицерских званий. Поэтому пороки генералитета коренятся в пороках офицерского корпуса той или иной страны.

Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С.М. Степняк-Кравчинский. В книге «Русская грозовая туча» (1886 г.) он отмечал следующее: «Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер — прямая противоположность чопорному прусскому юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры — непритязательные люди, совершенно лишенные чувства кастового превосходства. Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.

Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный «ура-патриотизм» совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества». ( Степняк-Кравчинский С.М. В лондонской эмиграции. М., «Наука», 1968. С. 29–30).

Но даже этот, пусть и непрофессиональный по духу, но все же кадровый офицерский корпус русской армии, получивший систематическое военное образование, был почти полностью выбит за три года Первой мировой войны.

К осени 1917 г. офицеры с военным образованием, полученным до Первой мировой, составляли 4 %, остальные 96 % — офицеры военного времени. При этом дворяне среди офицеров военного времени составляли 5 %, выходцы из крестьян — 80 % (Свиридов В. Время, деньги, знания // Журнал «Армейский сборник», № 2, 2000, с. 66).

К концу 17-го года основу офицерского корпуса русской армии составляли выпускники школ прапорщиков, которые создавались с осени 1914 г. по осень 1916 г. и имели 3—4-месячный курс обучения.