Юрий Мухин - Война и мы

…Уезжали мы с Павлом вдвоем с Киевского вокзала до украинской столицы. Потом были пересадки в Стрые и Самборе. Приходилось ехать даже товарным вагоном. Я перемерз в Карпатах, и у меня впервые за всю войну возвратилась малярия с приступами температуры. Хорошую заботу проявлял Паша обо мне в пути. Мы пересекли Карпаты и оказались в городе Мишкольц, откуда нас направили в Будапешт. Комендант направил нас в гостиницу такого же названия. В ней не было постельного белья и даже ковровая обивка с пружинных матрацев была сорвана. Спали мы на обивке из мешковины. Павел рыскал в поисках продпункта, чтобы накормить меня. В столовой кормили хорошо. Здесь в гостинице мне впервые в жизни удалось видеть столичную проститутку, которая провела ночь с нашим капитаном. Он не оплатил ее услуги, и она плакала навзрыд. Видимо, этот клиент еще не имел оккупационных банкнот, и ему нечем было расплатиться по таксе. Впрочем, на выпивку он нашел. А может, он мерил нашими мерками и считал, что это она должна была ему за это поставить «магарыч»? Пришлось ему объяснять свои мотивы в городской комендатуре.

Через день нас направили в Братиславу, где комендант мог назвать место отдела кадров 2-го Украинского фронта — небольшой сельский населенный пункт, расположенный восточнее города Братиславы. Туда мы прибыли после одной ночевки примерно в такой же гостинице, как «Будапешт».

В отделе кадров фронта нам выдали два ордера на места в гостинице, но Павел уже нашел собутыльников из таких же резервистов и повел меня к ним в одну из деревенских хат. Жителей в таких случаях эвакуировали в другие места, и, зайдя в дом, мы застали нескольких лейтенантов за низким круглым столиком, посредине которого стояла огромная сковородка с большими котлетами. Стоял кувшин с виноградным вином, и нарезан хлеб. Были и вилки. Для знакомства мне налили ковш вина примерно с пол-литра. У меня только что прошел приступ малярии. От огромной температуры у меня была жажда. Я за один раз выпил весь ковш полностью, сам себе удивляясь, и приступил к котлете. Павел был уже навеселе и затеял спор со старшим лейтенантом относительно первенства за столом — тогда мы слова «тамада» не знали. Мой друг встал с намерением уйти, но я еще был голоден. Закончив обед, я почувствовал утомление и сонливость. Павел завел меня в другую комнату и уложил в постель прямо в шинели. Дальнейшего я уже не помнил, так как быстро захмелел.

Проснулся я глубокой ночью. Электрического освещения в доме не было, а на улице было совершенно темно. Рядом спал мой напарник. Я перелез через него, чтобы выйти из дома во двор по нужде, но почему-то не мог найти дверь. Окно чуть-чуть мерцало в темноте. И я открыл створки и вышел, так как строение было таким, что грунт оказался на уровне окна. В темноте я совершил свои дела и, возвращаясь, споткнулся и упал. Подо мной оказался сноп камыша, и я улегся на него досыпать на свежем воздухе. Видимо, на рассвете я проснулся от «шмона», который мне устроил старший лейтенант, вполголоса приговаривавший: «Напился до бесчувствия, как свинья…» Он шарил по моим карманам, а я радовался, что есть такие заботливые люди среди нашего брата-офицера. Я снова уснул, но вскоре проснулся от утренней прохлады, на рассвете нашел дверь и вернулся на свое место.

Окончательно проснулся, когда взошло солнце. Павел спал в своей шинели цвета хаки из английского сукна и весь был в пуху. Он проснулся тоже и захохотал, так как я тоже был весь в пуху. В темноте мы разорвали наволочку пуховика, и пух теперь летал везде, как снег в сильную пургу. Мы встали и сняли шинели, чтобы отряхивать их от пуха. С моего плеча упал наплечный ремень полевой сумки, которой не оказалось. Более того, карманы моей гимнастерки были вывернуты, и не было ни партийного билета, ни удостоверения личности, как не оказалось и медали «За оборону Кавказа». Оба ордена Отечественной войны были на гимнастерке. Я бегу во двор и нахожу там партбилет, удостоверение личности и предписание у снопа камыша. Вхожу в комнату, где мы ужинали, — там никого нет, кроме спящего на лавке младшего лейтенанта, который был не из той компании. Мой маленький еще с 1937 года чемодан стоит раскрытым, в нем осталась небольшая папка с моими театральными программками. Нет ни писем, ни фотографий, которые собирал в войну, ни облигаций Государственного займа. А самое главное — нет полевой кожаной сумки с десятком немецких, мадьярских, румынских и австрийских орденов и медалей, которые я коллекционировал всю войну. Павел не находит своего огромного чемодана из фанеры, выкрашенного в голубую краску. У Павла в нем лежала булка давно забытого хлеба и пара грязного белья. (Чемодан был закрыт на висячий замочек, ключ от которого он потерял.) Вот так окончилась для нас попойка с совершенно случайными людьми. Смешно и грустно. Видимо, это были тыловые прощелыги, ожидавшие окончания войны во фронтовом тылу после ранения или без должностей, каких в ту пору было немало. Жаль было фотографии и иностранные трофейные ордена, а займы за годы войны все равно сдавали в фонд обороны или восстановления народного хозяйства. Советские кредитки я истратил еще в Москве на театральные билеты». [Конец цитаты.]

Эпизоды воспоминаний А.З. Лебединцева по этой теме мне близки и понятны. Дело в том, что русские (в широком смысле этого понятия, то есть включая татар, башкир и другие народы) ошибочно считаются христианами, мусульманами и т. д. На самом деле все они язычники и молятся своему самому почитаемому богу по имени Авось. А этот бог нас зачастую сильно подводит, и результаты оказываются трагическими.

Мне как-то приходилось разговаривать на эту тему со старым инспектором Госгортехнадзора — организации, которая в СССР следила за исполнением работниками всех предприятий правил техники безопасности. И этот инспектор рассказал историю о том, как после войны на шахтах Донбасса работали пленные немцы, шахтеры по своей мирной специальности. Им отводились шахты, на которых работали только они, а рядом были шахты, на которых работали только советские шахтеры. На последних был установлен жесткий контроль за исполнением рабочими правил техники безопасности, а на «немецкие» шахты никто не обращал внимания. Тем не менее, на наших шахтах регулярно происходили чрезвычайные происшествия и травмы шахтеров из-за нарушений элементарных правил техники безопасности, а на «немецких» шахтах — ни единого случая. Может быть, это анекдот или басня, но тогда это такая басня, в которую не трудно поверить.

Анализ травматизма на том заводе, на котором я раньше работал, показывает, что 9 из 10 травм, полученные рабочими, они нанесли себе сами, нагло нарушая правила ТБ, которые они, кстати, знали назубок. Порой исполнение этих правил и труда не составляло, а выжившие не могли объяснить причину, почему же они их нарушили. Проклятый бог Авось…