Николай Месяцев - Горизонты и лабиринты моей жизни

В своем объяснении в КПК при ЦК КПСС я писал и о том, что при «изготовлении» на меня «дела» не брезговали ничем. Нечистоплотность явственно проступала из того, как поспешно, задним числом, создавалось мое «дело», как вынюхивалось все, что можно, по крохам. За неимением ничего большего выискивалось и сносилось до кучи все, что можно было бы затем исказить, уложить в избранную обвинительную версию, превратить ее в основание для моего обвинения в аморальности во время пребывания в Австралии, и за это наказать.

Выдвинутые против меня обвинения, писал я, ложь. Просил, чтобы мне были названы источники и носители клеветнических измышлений против меня, члена КПСС, состоящего в ее рядах более тридцати лет.

День третий. 1 августа свое объяснение в КПК я передал Елизаветину. Он прочитал его и сказал, что меня примет первый заместитель председателя Комитета партийного контроля И.С. Густов, с которым я ранее был шапочно знаком. Елизаветин ознакомил меня с готовой уже справкой по моему делу. Нового в ней для меня ничего не было. Густов принял меня в присутствии Елизаветина, очевидно, после ознакомления с моей объяснительной запиской.

«Мне нечего вам сказать, ибо ваш политический опыт больше, чем у меня». «И за это спасибо», — ответил я И.С. Густову, толкуя эту его фразу в том смысле, что по моему «персональному делу» своего мнения он мне высказать не может, ибо будет руководствоваться «мнением» свыше. Предложил прибыть мне завтра, 2 августа, на заседание КПК, на котором будет рассматриваться мое «персональное дело».

День четвертый. Я был удостоен «высокой» чести — мое «персональное дело» рассматривалось в кабинете А.Я. Пельше, члена Политбюро ЦК, Председателя Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, в узком, так сказать, кругу. Он числился в старой партийной когорте, так как в 1917 году был делегатом VI съезда РСДРП(б). Я знал, что его, уже немощного человека, приезжавшего на работу на два-четыре часа, держат на посту Председателя КПК потому, что он является послушным исполнителем воли Брежнева, Суслова, Кириленко и является вследствие своего долгого пребывания в партии как бы олицетворением тех, давно ставших фальшивыми кем-то сказанных слов о том, что Комитет партийного контроля является «совестью партии». КПК таковой быть не мог по той простой причине, что был органом несамостоятельным, то есть не избранным съездом партии, а был при Центральном комитете партии, был подчинен ему. Мне было известно и то, что А.Я. Пельше, чтобы как можно дольше удержаться на занимаемом им высоком посту, весьма угодлив не только перед членами Политбюро, его секретарями, но и перед заведующими отделами ЦК. Словом, заходя в кабинет Пельше, я не ждал объективного, внимательного, товарищеского и тщательного разбора моего «персонального дела», как того требовал Устав КПСС. Я знал, что он будет исполнять волю Кириленко, который замещал в это время Брежнева, находившегося на отдыхе.

Председатель сидел за длинным столом, по бокам которого, вдоль стен, расположились члены КПК, я сел напротив Пельше, на другом конце стола. Содержание «персонального дела» изложили по справке, предварительно розданной членам Комитета, той самой, с которой был ознакомлен и я накануне. Затем выступил я, повторив основные тезисы своей объяснительной записки и подчеркнув, что мое «персональное дело» сфальсифицировано, что я не виноват перед партией, и тем более в том, в чем меня пытаются обвинить. После моего выступления говорил первый заместитель председателя КПК, затем просто заместитель. Они потребовали моего исключения из рядов КПСС за нарушение норм коммунистической морали и неискреннее поведение. Попытки члена КПК Н.В. Муравьевой и кого-то еще сказать слово в мою защиту пресек Пельше. Он поддержал предложение своих верных замов.

Я сказал Пельше, что исключение меня из партии грубая ошибка. Нельзя изгонять из ее рядов ее верных сынов. В партию я все равно вернусь. Мне во след Пельше сказал: «Можете вступать вновь». Не оборачиваясь к нему, на выходе из кабинета почти крикнул в ответ: «Меня восстановят!» Когда они говорили, то вся атмосфера этого заседания напомнила мне ход Особого совещания НКВД СССР.

Вот так в течение четырех дней, за какие-то в общей сложности считанные часы, была перечеркнута вся моя жизнь и работа в партии.

Спустя месяц или полтора я был ознакомлен с решением КПК при ЦК КПСС по моему «персональному делу». В нем было написано, что я, будучи послом, грубо нарушил нормы коммунистической морали, не оправдал доверия коммунистической партии и правительства, на заседании КПК вел себя неискренне. Для «подкрепления» этой формулировки были притянуты за уши еще какие-то «факты», которые убедили меня в том, что мое «персональное дело» готовилось при посредстве Комитета государственной безопасности.

После исключения из партии мне было сказано, чтобы я сам не трудоустраивался, неудобно-де бывшему министру Союза ССР и Чрезвычайному и Полномочному послу Советского Союза искать работу — КПК через соответствующий отдел ЦК КПСС меня трудоустроит. Работу мне подыскивали со 2 августа по 29 декабря 1972 года — пять месяцев. Прервали мой тридцатипятилетний трудовой стаж со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Пришлось до дна испить уготованное многим из моего комсомольского братства — пройти тяжкие испытания. Это была форменная расправа, построенная на сфальсифицированных доносах.

Вряд ли есть необходимость писать о всем пережитом, что последовало за исключением из партии. Глубину личной трагедии не измерить. Но как бы ни была тяжка личная драма, за ней в конечном счете стоял общественный, партийный смысл. Фактом исключения меня из рядов КПСС стоящие у кормила власти сеяли страх среди людей, грозили моим друзьям-сверстникам, разогнанным по разным местам, что и с ними при непослушании, своеволии могут поступить так же. Но друзья были бесстрашны. Они не оставляли меня. Помогали кто чем мог. Появились и новые друзья. Николай Александрович Панков — наши дома стали открыты друг для друга. В семье Зайчикова Василия Никифоровича приняла эстафету дружбы его невестка — Тамара Кирилловна, чья доброта, сострадание, постоянная помощь, стремление к поиску в жизни справедливости были близки мне и приносили радость.

В КПСС меня восстановили после моей апелляции в адрес XXVII съезда партии. Тогда же в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС меня ознакомили почти со всеми материалами моего «персонального дела», за исключением, как полагаю, материалов из КГБ СССР. То, что я писал в своей объяснительной записке по поводу предъявляемых мне обвинений и что говорил на заседании КПК 2 августа 1972 года о фальсификациях, лжи, недобросовестных способах сбора материалов, оказалось правильным — мое чутье следователя меня не подвело.