Николай Месяцев - Горизонты и лабиринты моей жизни

У меня тогда сложилось твердое убеждение, что так называемое Ленинградское дело есть не что иное, как плод борьбы за власть, развернувшейся в недрах Политбюро ЦК ВКП(б). Н. Вознесенский в силу своего интеллекта и колоссальной работоспособности приобретал все больший авторитет у Сталина и оказывал на него влияние, что вызывало опасение и зависть со стороны Берии, при молчаливой поддержке его Маленковым, Молотовым, Булганиным и другими.

Подобные корыстные мотивы лежали в основе ареста и других молодых деятелей-воспитанников ленинградской партийной организации — Кузнецова, Иванова. Мне рассказывали, как Маленков, Берия и Булганин приезжали в Лефортовскую тюрьму и сами, выставив за дверь кабинета следователя, вели допрос Вознесенского. Рассказывали о том, как следователи принуждали Иванова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома комсомола, а затем второго секретаря ЦК ВЛКСМ, которого я знал и к которому относился с искренним уважением, давать ложные показания на себя и на других обвиняемых, проходящих по этому сфабрикованному делу. Всеволод Иванов, доведенный до отчаяния, часто плакал…

Размышляя по поводу предложения Берии, я не мог пройти мимо того, что в следствии по делам крупных партийных деятелей в Болгарии — Петкова, в Румынии — Грозу, в Чехословакии — Сланского принимали участие сотрудники госбезопасности с Лубянки. Я не хотел принимать участие в подобной координации деятельности органов госбезопасности братских стран, о которой говорил мне Берия, а тем более в пропаганде, которую он намеревался с моей помощью развернуть «на удывление всем».

Конечно, судить о работе органов госбезопасности только по моему рассказу (ведь я проработал в следчасти по Особо важным делам лишь полгода) было бы ошибочным. Как и во время Великой Отечественной войны, так и в послевоенное время органы госбезопасности продолжали оберегать отечество от шпионов, террористов и тому подобной нечисти. В мире не утихало противоборство разведок и контрразведок, представлявших свои социально-политические системы. Развязанная государствами Запада «холодная война» набирала обороты, внося свой вклад в будущий развал Союза ССР.

В моих раздумьях по поводу предложения, сделанного мне Берией, присутствовала и эта сторона деятельности наших органов госбезопасности. И все-таки я решил отказаться от его предложения. Разве я — русский, вольный человек — не волен распоряжаться своей собственной судьбой?! На своей родной русской земле?! Волен!..

Во второй раз я был вызван к первому заместителю председателя Совета Министров СССР опять ночью. Опять были зашторены все окна огромного кабинета, опять горела настольная лампа, свет которой бликами отражался в пенсне сидящего на торце стола, опять расстегнутая до пупа белая сорочка с закатанными до локтя рукавами и те же мясистые пальцы, перебирающие какие-то бумаги.

— Начнем работать? — спросил Берия.

— Я убедительно прошу вас, товарищ первый заместитель Председателя Совета Министров, разрешить мне продолжить учебу в Академии общественных наук.

— Это окончательное мнение?

— Да.

— Ну и иды отсюда. Походишь с котомкой по Москве. Пособираешь мылыстыню.

Я ушел. Страха не было. Да и не могло быть, после всего уже пережитого в жизни.

Ушел из дома № 2 на Лубянке, чтобы никогда туда не вернуться — ни в каком служебном качестве.

Органы государственной безопасности — самое острое орудие власти. Они решают судьбу человека, судьбы людские. Дабы органы были безукоризненно честны перед своим народом, они должны быть поставлены под его контроль, а для этого в государстве нужна настоящая, советская, социалистическая демократия — не на словах, а на деле, при всенародной гласности. Народ мудр. Он знает степень открытости государственных тайн и не навредит собственному государству, а стало быть, самому себе. Советские органы государственной безопасности призваны научиться беречь человека, а значит, и общество. И к этому есть один верный путь — превентивная (предупредительная) воспитательная работа с теми, кто свернул с честного пути, работа, требующая искренности, упорства, последовательности.

С такими примерно мыслями я покидал дом № 2 на Лубянке, рассчитывая на то, что, несмотря на угрозы первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, члена Политбюро ЦК ВКП(б), советская власть, мое поколение, друзья не дадут мне погибнуть и потащить за собой в яму жену, детей.

Судьба распорядилась так, что в это самое растреклятое время нам с Аллой явилась и большая радость — родился второй сын, нареченный Алексеем.

В своей вере в нравственную красоту и бесстрашие своих товарищей и друзей я не ошибся. Силой своего духа, бескорыстием и тактом они поддерживали меня. Не дали сломаться. Второй секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Николаевич Шелепин знал обо всем происшедшем со мной.

Знал все до последней точки и мой друг Иван Петрович Бурмистров. Он поселил меня с семьей на отведенной ему даче в поселке Быково в сорока километрах от Москвы. Деньгами поддерживал меня ЦК ВЛКСМ. Но дороже денег было воистину братское отношение Ивана Бурмистрова, его жены Виталии Павловны ко мне и моим домочадцам. Милые, родные мои Бурмистровы, земной вам поклон за почти полувековую дружбу.

Да и со стороны других комсомольских работников, проживавших в поселке, я постоянно чувствовал участие и поддержку. Днем я бродил с семейством по окрестностям, а вечером, когда Иван и остальные приезжали с работы, вели длинные беседы о житье-бытье.

Мои обращения по поводу возвращения в академию наталкивались на глухую стену, точно так же и по работе в адвокатуре. Друзья рекомендовали не торопить судьбу.

…И — о радость! Получаю записку от Александра Николаевича Шелепина: «Николай, Лаврентия посадили. У тебя всё в порядке».

Решением Центрального комитета партии я был восстановлен в аспирантуре Академии общественных наук. 12 июня 1953 года, спустя полгода (но каких!), я снова переступил порог академии. В ее стенах ничего не изменилось, все шло по заведенному порядку: лекции, семинары и самостоятельная работа над источниками, вечера отдыха, встречи, партийные собрания (меня даже не успели переизбрать на посту секретаря партбюро кафедры).

И вместе с тем появилось нечто новое — ожидание перемен. Арест Берии, освобождение незаконно арестованных врачей, перемещения в высших эшелонах власти в центре и на местах создавали ощутимую цепь явлений, звенья которой хотелось бы протянуть до коренных перемен в обществе. Но их не было, перемен. Ждали, а все оставалось, в сущности, без изменений. И Светлана Сталина, как и до кончины своего отца, уходила в самый конец коридора на втором этаже, садилась там на диванчик, доставала из портфеля какую-то еду и не торопясь ела, а уборщицы, как и раньше, когда еще был жив отец Светланы — Сталин, смотрели на все это и умилялись.