Роман Почекаев - Узурпаторы и самозванцы «степных империй». История тюркомонгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях

Причиной этих действий стала деятельность Лигдан-хана — последнего верховного правителя Монгольского ханства, поставившего себе целью укрепление центральной власти и воссоединение стремительно распадающегося государства. Надо сказать, отчасти ему это удалось, но принимаемые им меры оказались настолько непопулярны как среди Чингизидов, так и среди других Борджигинов, что областные правители предпочли пойти на сговор с чужаками-маньчжурами, лишь бы не подчиняться своему слишком властному родичу.

Одним из первых таких правителей-Борджигинов, получивших ханский титул, стал Аоба (Одба, Ууба) — потомок Хасара в восемнадцатом поколении, являвшийся наследным правителем аймака Хорчин. Еще его отец противостоял централизаторской политике Лигдан-хана и пошел на сговор с маньчжурами. Аоба, чьи владения неоднократно подвергались нападениям со стороны монгольского верховного хана, продолжил отцовскую линию, присягнул маньчжурам и вместе с ними участвовал в боевых действиях против Лигдана. В благодарность за свою помощь Аоба получил в жены внучатую племянницу Нурхаци — основателя маньчжурского государства, титул «эфу» («императорский зять»), а также незадолго до смерти Нурхаци (1626 г.) был пожалован титулом Тушету-хана и награжден украшенными шлемом и доспехом, что обеспечило его поддержку и преемнику Нурхаци — его сыну Абахаю [796]. Естественно, в глазах монгольского хана титул, дарованный маньчжурским монархом (который и сам выглядел самозванцем в глазах потомка Чингис-хана), силы не имел, и в своих посланиях к Аобе Лигдан ехидно именовал его «Тушету-эфу» [797]. Тем не менее прецедент был положен, и примерно в то же время еще ряд правителей южномонгольских аймаков из потомков братьев Чингис-хана приняли ханские титулы. Правда, некоторые из них получали титулы не от маньчжуров, а от китайских императоров династии Мин: Тулан, потомок Тэмугэ-отчигина (Дугурэн-хан), правитель аймака Онгнигуд [798], и три поколения правителей аймака Муминган — Шира-Хитад, потомок Хасара в четырнадцатом поколении (Тушету-хан), его сын Дорджи (Буянту-хан) и внук Цэгэн (Сэчен-хан), который впоследствии перешел на сторону маньчжуров [799].

Пожалование титулов было вдвойне полезно для маньчжурских и китайских правителей. С одной стороны, принимая от них титулы, потомки рода Борджигин становились их вассалами, обеспечивая военную силу и политическое влияние на территории Монголии. С другой — принятие ханских титулов потомками братьев Чингис-хана умаляло престиж ханского титула среди самих Чингизидов, способствовало снижению их авторитета и, как следствие, отходу от них многих сторонников. В том, что именно такую задачу ставили перед собой китайские и маньчжурские правители, когда даровали титулы потомкам рода Борджигин, нас убеждает следующая тенденция: после установления маньчжурского сюзеренитета над Монголией и ликвидации в ней верховной власти Чингизидов владетельные Борджигины лишились своих ханских титулов. Так, уже Бадари, сын и наследник хорчинского Тушету-хана Аобы, после смерти отца был вынужден довольствоваться титулом тушету-цин-ванов [800], т. е. князя или царевича, но не хана, потомки онгнигудского Тулана — титулами дугурэн-цин-ванов [801], а муминганский Сэчен-хан Цэгэн в 1664 г. и сам был лишен ханского титула, получив взамен титул тайджи (царевича) третьей степени [802]. С этого времени и до провозглашения Монголии республикой в 1924 г. ханские титулы сохранили лишь владетели аймаков Халхи — Северной Монголии, происходившие из рода Хубилая.

По целому ряду причин в монгольских государствах не могли быть использованы средства религиозной легитимации власти, применявшиеся в тюркских государствах. Во-первых, в отличие от представителей мусульманского духовенства, буддийские священнослужители давали обет безбрачия и, соответственно, не имея потомства, не могли основывать династии и передавать власть по наследству, опираясь на свой духовный авторитет или тем более брачные связи с представительницами ханского рода [803]. Правда в буддизме существовал институт реинкарнации — перехода души умершего святителя в тело новорожденного, который со временем занимал его место в буддийской иерархии; в монгольской традиции такие перерожденцы назывались хубилганами и пользовались значительным влиянием среди населения Монголии. Однако и они не могли претендовать на трон, поскольку служители буддийского культа считались далекими от мирской суеты и не должны были интересоваться делами власти, политики и пр. Даже знаменитый джунгарский хан Галдан, о котором мы еще поговорим подробно ниже, в молодости являвшийся священнослужителем-ламой, должен был сначала сложить с себя сан (для чего ему понадобилось особое разрешение Далай-ламы) и лишь после этого получил право вступить в борьбу за ойратский трон [804]. Случаи прихода к светской власти представителей духовного сословия в Монголии практически неизвестны [805].

Тем не менее, не претендуя на формальную светскую власть, влиятельные представители буддийского духовенства в силу своего авторитета в Монголии и в значительной степени благодаря покровительству властей империи Цин вплоть до начала XX в. играли важную роль в политике Монголии. Монгольское духовенство официально представляло в стране власть духовного лидера всех буддистов — Далай-ламы, тибетского теократического монарха, решения которого уже с XVII в. стали еще одним основанием для появления претендентов на ханский трон из числа нечингизидов.

Политико-правовая ситуация в Монголии в XVII–XVIII вв. была весьма сложной и противоречивой. С одной стороны, местные правители старались сохранять и укреплять политико-правовые традиции «чингизизма», в которых видели средство сохранения единства государства, независимости монголов. Соответственно, любой нечингизид, претендовавший на верховную власть и ханский титул, в их глазах являлся несомненным узурпатором и заслуживал наказания. С другой стороны, не менее важным фактором борьбы за власть в Монголии с конца XVI в., средством своеобразной «отстройки» от западных мусульман и китайце, а также консолидации самих монголов становится буддизм. Принесенная в Монголию из Тибета, эта религия поначалу виделась лестными правителями как средство дополнительной легитимации принявших ее Чингизидов по сравнению с другими родственниками, еще не проникшимися ценностями «желтой веры» [806]. Однако со временем в силу различных обстоятельств буддийская церковь Монголии стала играть важную роль не только в духовной, но и политической жизни страны, соответственно, решения буддийского первосвященника — Далай-ламы в глазах верующих (в том числе и самих представителей «Золотого рода») являлись таким же законом, как «чингизизм» и воля ханов-Чингизидов.