Олег Сумин - Гегель как судьба России

К. С. Аксаков (1817–1860), Ю. Ф. Самарин (1819— 1876).Подобную позицию занимают два других известных «славянофила»: К. Аксаков и Ю. Самарин. Некоторое время они считают философию Гегеля высшей и необходимой формой мысли, наряду с которой, однако, удерживается в качестве необходимой и форма православной веры. Пережив период надежд сочетать эти два момента под определенным воздействием Хомякова, интерес Аксакова и Самарина к Гегелю и вообще к философии в дальнейшем остывает, и они сознательно ограничивают свое мировоззрение областью религии.

В отношении славянофилов к Гегелю более всего интересна их горячая на первых порах убежденность, что именно славяне являются наследниками Гегеля. Чижевский приводит стихотворение Аксакова, посвященное А. Попову, отправляющемуся в Берлинский университет. В этом стихотворении дана оценка фигуры Гегеля — «последнего героя Германии», а также дальнейшая судьба его учения:

…Итак Берлин предстанет перед Вами,

Где так сиял и закатился ум,

где, говорят, идет и брань и шум.

Там жил герой Германии последний, —

торжественный, прощальный жизни цвет!

Свой славный путь, в теченье многих лет

прошел он всех славнее и победней.

С ним рыцарей воскресли времена,

железная в нем вновь проснулась сила, —

дивилася ему его страна,

его рука железная страшила.

Германский дух доспех ему сковал,

невидимый, огромный, непробивным;

им облечен, могучий, он стоял,

смиряя всех своею силой дивной.

И нет его; доспех его лежит,

оставленный в добычу поколеньям, —

и вкруг него, ведя войну, шумит

толпа пигмеев, жадная движенья.

Доспех у них, но нет могучих сил,

но нет руки, оружием владевшей,

но нет того, который бы взложил и бодро

нес доспех осиротевший!

Пусть силятся и рвутся сгоряча

хоть по частям схватить убранство боя:

им не поднять тяжелого меча,

не сдвинуть им оружие героя!

И крик и брань в стране возникли той,

движенье там и шумно и нестройно,

и жизнь к своей минуте роковой торопится,

волнуясь безпокойно.

Туда теперь Вам долгий путь лежит…

По мнению Чижевского, этим стихотворением Аксаков намекает, что наследники гегелевского «оружия» — славяне. По свидетельству Чичерина, Аксаков «…был убежден, что русский народ, преимущественно перед всеми другими, призван понять Гегеля» [45] Чижевский Д. И. Гегель в России. С. 168–169. .

Подобное высказывание делает в письме А. Н. Попову и Самарин: «Дело настоящего времени есть дело науки. Вы знаете, что под наукою я разумею философию, а под философией — Гегеля. Только приняв эту науку из Германии, бессильной удержать ее (оттого, что эта наука выразила требование такой жизни, какой не может явить Западная Европа), только этим путем совершится примирение сознания и жизни, которое будет торжеством России над Западом» [46] Там же. С. 176. .

Эта наивная убежденность славянофилов в том, что русская культура является исторической наследницей гегелевской философии и что именно через ее принятие на русскую почву состоится возвышение русской культуры до всемирно- исторической роли, любопытна для нас тем, что через полвека с небольшим в несколько видоизмененном виде фактически эта же претензия возродится в России снова. Возникшее в начале двадцатого века русско–советское «пролетарское» государство в течение семидесяти лет будет жить с убеждением, что: «единственным наследником всего живого и творческого, что содержит гегелевская философия, является пролетариат» [47] Вступительная статья Института Комакадемии к VII тому собраний сочинений Гегеля // Гегель Г. В. Ф. Соч., T. VII. М. — Л., 1934. С. XV. .

Существенным различием этих двух претензий является то, что в первом случае Гегель монополизируется исключительно духом русско–православного этноса, тогда как большевистская монополия, благодаря своему светскому характеру, уже более щедра — она не замкнута только в национальные границы. Но если учесть, что Россия является основной этнической базой коммунизма (вряд ли может быть оспорен факт, что практическое утверждение коммунистической идеи в истории есть на девяносто девять процентов «заслуга русского народа»), то претензии большевиков объективно очень близки славянофильским. А если учесть, что русско–советская правящая идеология практически содействовала пропаганде философии Гегеля, распространяя его оригинальные сочинения на русском языке, то наивные предсказания Аксакова с Самариным о необходимом будущем союзе России и Гегеля воспринимаются как почти всецело оправдавшиеся пророчества.

Разумеется, далеко не все согласятся увидеть этот момент тождества между славянофилами и большевиками. В настоящее время, напротив, всеми силами стараются подчеркнуть разницу между русско–дворянской культурой и русско–советской. Славянофильство переживает ренессанс, стремясь к определенному историческому реваншу. Однако современные славянофилы берут у основоположников своей идеологии только их более поздние взгляды, забывая о том, что само появление славянофильских воззрений было инициировано духом немецкой философии и прежде всего Гегелем. Последний оказывается тем духовным центром, из которого расходятся дальнейшие пути русской культуры, один из которых приводит к православному славянофильству, а другой (через Бакунина–Герцена–Маркса–Энгельса-Ленина) к русскому коммунизму. Один из интересных вопросов, который здесь возникает, состоит в следующем: зачем же философии Гегеля понадобилось после того, как она уже была, что называется «на ура», принята в России, делать такой замысловатый круг — возвратиться из России снова в Германию, в Европу, чтобы вскоре снова утвердиться в России, закутавшись уже в мантию марксистско–ленинской идеологии?

Причиной этого «хитрого кружения» философского разума является то, что философский разум оказался неудовлетворен своей первой встречей с русским духом. Он, конечно, был польщен этим необычайно теплым приемом, оказанным ему в городе, недавно сожженном Наполеоном, но вскоре был разочарован ветреностью русских — от этих массовых признаний в любви к «диалектике», к «спекулятивной философии» русская культура с еще большим энтузиазмом предалась флирту с абсолютно псевдофилософскими идейными направлениями. Именно поэтому философскому разуму пришлось пойти на эту историческую хитрость — отступить от стен русской Трои к себе в Германию, чтобы вскоре вернуться снова, но уже внутри троянского коня марксистско- ленинской идеологии.