Олег Матвейчев - Ватник Солженицына

А еще Солженицын ведет активную переписку с друзьями и знакомым. На это он не жалел времени ни в обозе, ни в училище, ни на батарее. Но вот что удивительно: тон его переписки загадочным образом меняется с тех пор, как он попадает на фронт.

Поначалу, как и все советские люди, Солженицын радуется успехам Красной армии, восхищается мудростью вождя, верит в победу. Вот, например, строки из письма жене, написанного в ноябре 1942 года из костромского училища, находившегося за сотни километров от фронта:

«Летне-осенняя кампания заканчивалась. С какими же результатами? … Их подведет на днях в своей речи Сталин. Но уже можно сказать: сильна русская стойкость! Два лета толкал эту глыбу Гитлер руками всей Европы. Не столкнул! Не столкнет и еще два лета!» 47 47 Решетовская Н.А. В споре со временем. С. 25. .

И это в ноябре 1942 года, когда враг стоял в двухстах километрах от Москвы, добрался до Кавказа и рвался за Волгу в Сталинграде!

Однако после коренного перелома в ходе войны, когда успехи советской армии становились все весомее, а победа – все ближе, тон солженицынских корреспонденций менялся на желчный и злобный. В первую очередь, это касалось переписки с Николаем «Кокой» Виткевичем, с которым Саня встретился на фронте.

Образцовый офицер, любимец командиров, Солженицын обсуждает с товарищем недостатки командования, оснащения армии. Амикошонствует и по-плебейски хамит, называя Сталина «Паханом», а Ленина – «Вовкой». Размышляет, кто первопричина Зла – Вовка, породивший преступный ленинизм, или Пахан, предавший его идеалы? Планирует, что будет делать после войны – как будет государство перелицовывать? Понятно, один он ничего не сможет – нужна организация. А не вступит ли в нее его добрый друг и единомышленник Кока Виткевич?

Как уверял впоследствии Виткевич, переписка с Солженицыным не была равноценной и двусторонней. То же утверждали и другие адресаты дважды орденоносца, коих насчитывалось с полдюжины. В их числе был Кирилл Симонян и его жена Лидия Ежерец. На рубеже 1943-1944 годов они получили от Солженицына письмо с резкой критикой в адрес Сталина. «Мы ответили ему письмом, – уверял Симонян, – в котором выразили несогласие с его взглядами, и на этом дело кончилось» 48 48 Цит. по: Ржезач Т. Спираль измены Солженицына. С. 80. .

Такого же характера ответ послал и случайный знакомый, морской офицер Леонид Власов.

«Итак, человек написал и послал не одно письмишко с какой-то эмоциональной антисталинской репликой, а много писем по разным адресам, и в них – целая политическая концепция, в соответствии с которой он поносил не только Сталина, но и Ленина, – пишет Владимир Бушин. – Спрашивается, что оставалось делать сперва работникам военной цензуры, прочитавшим кучу “крамольных писем” Солженицына? … Где, когда существовала государственно-политическая система, которая на составителей подобных “документов” взирала бы равнодушно? Все это усугублялось еще и тем, что Сталин являлся Верховным Главнокомандующим армии, а его критик Солженицын – армейским офицером, рассылавшим сверстникам и сверстницам на фронте и в тылу письма, направленные на подрыв авторитета Верховного Главнокомандования. В любой армии, в любой стране подобные действия офицера в военное время, на фронте будут расценены не иначе как военное и государственное преступление в пользу врага. Тем более, если враг еще находится на родной терзаемой земле» 49 49 Бушин В.С. Александр Солженицын: Гений первого плевка. С. 107-108. .

Свое дальнейшее « впадение в тюрьму » Солженицын объяснит потом мальчишеством и наивностью 50 50 Солженицын А.И. Архипелаг Гулаг. МСС. Т. 5. С. 101. . Но неужели боевой офицер-разведчик не знал, все письма с фронта проходят обязательную перлюстрацию? А если знал, то соображал, верно, что самим фактом написания и отправки подобных писем он подвергал риску не только себя (что, в общем-то, для борца с Системой является нормальным), но и адресатов своих писем.

Так что тут вырисовывается только два варианта объяснения – либо Солженицын был клинический дурак, либо хотел, чтобы его списали в теплый тыл. Неважно, в каком статусе – либо признав невменяемым, либо в качестве преступника. Хоть тушкой, хоть чучелом – лишь бы подальше от мест, где могут убить.

Именно к этому мнению пришел, в частности, Кирилл Симонян, уверенный, что все объясняется трусостью его давнего приятеля:

«Когда Солженицын впервые понял, что может умереть, он начал испытывать панический страх. Даже на войне чувство значимости собственной личности, которое он культивировал в себе с детства, не позволило ему предоставить свою судьбу воле случая. Он ясно видел, как, впрочем, и каждый из нас, что в условиях, когда победа уже предрешена, предстоит еще через многое пройти и не исключена возможность гибели у самой цели. Единственной возможностью спасения было попасть в тыл. Но как? Стать самострелом? Расстреляют как дезертира. Стать моральным самостреломбыло в этом случае для Солженицына наилучшим выходом из положения. А отсюда и этот поток писем, глупая политическая болтовня» 51 51 Цит. по: Ржезач Т. Спираль измены Солженицына. С. 82. .

Арестовали Солженицына 9 февраля 1945 года, ровно за три месяца до Победы. Его подразделение располагалось на тот момент в Восточной Пруссии, на берегу Балтийского моря.

За собой Солженицын потянул всю «преступную группу» – одноклассников Виткевича, Симоняна, Ежерец, случайного попутчика Власова и… собственную жену Наталью Решетовскую, дав на них показания на следствии.

Виткевич будет осужден фронтовым трибуналом и приговорен к «десятке» по статье 58 пункт 10 (антисоветская агитация). Солженицына будут судить в Москве и после недолгого следствия 7 июля вынесут приговор по двум статьям: 58 пункт 10 (антисоветская агитация) и 58 пункт 11 (создание антисоветской организации) – восемь лет исправительно-трудовых лагерей, на два года меньше, чем Виткевичу.

«Меня не покидало ощущение, что я наказан неоправданно строго, – вспоминал много позднее Виткевич, – но тогда я объяснял это фронтовым характером трибунала, суровостью военного времени. Ничего плохого о роли в этом Солженицына и думать не мог.

День, когда уже на свободе я увидел протоколы допроса Солженицына, был самым ужасным в моей жизни. Из них я узнал о себе то, что мне и во сне не снилось, что я с 1940 года систематически вел антисоветскую агитацию, что я вместе с Солженицыным пытался создать нелегальную организацию, разрабатывал планы насильственного изменения политики партии и государства… В первый момент я подумал, что это опять какой то “прием”. Но не только подпись была мне хорошо знакома, не оставлял сомнений и почерк, которым Солженицын собственноручно вносил дополнения и исправления в протоколы, каждый раз при этом расписываясь на полях.