Сергей Платонов - Полный курс лекций по русской истории. Часть 2

Однако приближение к Москве вспомогательного польско-литовского отряда вынудило Пожарского выступить к Москве, — и там, после победы над этим отрядом, разыгрался последний акт междоусобной борьбы земцев и казаков. Приближение земского ополчения к Москве заставило меньшую половину казачества отложиться от прочей массы и вместе с Заруцким, ее атаманом и «боярином», уйти на юг. Другая, большая половина казаков, чувствуя себя слабее земцев, долго не решалась ни бороться с ними, ни подчиниться им. Надобен был целый месяц смут и колебаний, чтобы предродитель этой части казачества, тушинский боярин кн. Д. Т. Трубецкой, мог вступить в соглашение с Пожарским и Мининым и соединил свои «приказы» с земскими в одно «правительство». Как старший по своему отчету и чину, Трубецкой занял в этом правительстве первое место; но фактическое преобладание принадлежало другой стороне, и казачество, в сущности, капитулировало перед земским ополчением, поступив как бы на службу и в подчинение земским властям. Разумеется, это подчинение не могло сразу стать прочным, и летописец не раз отмечал казачье своеволие, доводившее рать почти «до крови», однако дело стало ясно в том отношении, что казачество отказалось от прежней борьбы с основами земского порядка и от первенства во власти. Казачество распалось и отчаялось в своем торжестве над земщиной.

Такое поражение казачества было очень важным событием во внутренней истории московского общества, не менее важным, чем «очищение» Москвы. Если с пленом польского гарнизона падала всякая тень власти Владислава на Руси, то с поражением казачества исчезла всякая возможность дальнейших самозванческих авантюр. Желавшее себе царя «от иноверных» московское боярство навсегда сошло с политической арены, разбитое бурями смутной поры. Одновременно с ним проиграла свою игру и казачья вольница с ее тушинскими вожаками, измышлявшими самозванцев. К делам становились «последние» московские люди, пришедшие с Кузьмой Мининым и Пожарским городские мужики и рядовые служилые люди. У них была определенная мысль «иных некоторых земель людей на Московское государство не обирать и Маринки с сыном не хотеть», а хотеть и обирать кого-нибудь из своих «великих родов». Так само собой намечалось главное условие предстоявшего в Москве царского избрания; оно вытекало из реальной обстановки данной минуты, как следствие Действительного взаимоотношения общественных сил.

Сложившаяся в ополчении 1611–1612 гг. правительственная власть была создана усилиями средних слоев московского населения и была их верной выразительницей. Она овладела государством, очистила столицу, сломила казачьи таборы и подчинила себе большинство организованной казачьей массы. Ей оставалось оформить свое торжество и царским избранием возвратить стране правильный правительственный порядок. Недели через три после взятия Москвы, т. е. в серед и не ноября 1612 г., временное правительство уже посылает в города приглашения прислать в Москву выборных и с ними о государском избрании «совет и договор крепкой». Этим как бы открывался избирательный период, завершенный в феврале избранием царя Михаила. Толки о возможных кандидатах на престол должны были начаться немедля. Хотя мы вообще и очень мало знаем о таких толках, однако можем — из того, что знаем, — извлечь несколько ценнейших наблюдений над взаимоотношениями существовавших тогда общественных групп.

Недавно стало известно (в издании А. Гиршберга) одно важное показание о том, что делалось в Москве в самом конце ноября 1612 г. В эти дни польский король послал свой авангард под самую Москву, а в авангарде находились и русские «послы» от Сигизмунда и Владислава к московским людям, именно: князь Данило Мезецкий и дьяк Иван Грамотин. Они должны были «зговаривати Москвы, чтобы приняли королевича на царство». Однако все их посылки в Москву не привели к добру, и Москва начала с польским авангардом «задор и бой». В бою поляки взяли в плен бывшего в Москве смоленского сына боярского Ивана Философова и сняли с него допрос. То, что показал им Философов, было давно известно из московской летописной записи. Его спрашивали: «хотят ли взять королевича на царство? и Москва ныне людна ли и запасы в ней есть ли?» По выражению летописца, Философову «даде Бог слово, что глаголати», он сказал будто бы полякам: «Москва людна и хлебна, и на то все обещахомся, что всем помереть за православную веру, а королевича на царство не имати». Из слов Философова, думает летописец, король вывел заключение, что в Москве много сил и единодушия, и потому ушел из Московского государства. Не так давно напечатанный документ освещает иным светом показание Философова. В изданных А. Гиршбергом материалах по истории московско-польских отношений мы читаем подлинный отчет королю и королевичу князя Д. Мезецкого и Ив. Грамотина о допросе Философова. Они, между прочим, пишут: «А в роспросе, господари, нам и полковником сын боярской (именно Иван Философов) сказал, что на Москве у бояр, которые вам, великим господарям, служили, и у лучших людей хотение есть, чтоб просити на господарство вас, великаго господаря королевича Владислава Жигимонтовича, а именно де о том говорити не смеют, боясь казаков, а говорят, чтобы обрать на государство чужеземца; а казаки де, господари, говорят чтоб обрать кого из русских бояр, а примеривают Филаретова сына и Воровского Колужскаго. И во всем де и казаки бояром и дворяном сильны, делают что хотят; а дворяне де и дети боярские разъехалися по поместьям, а на Москве осталось дворян и детей боярских всего тысячи с две, да казаков полпяты тысячи человек (т. е. — 4500), да стрельцов с тысячу человек, да мужики чернь. А бояр де, господари, и князя Федора Ивановича Мстиславского с товарищи, которые на Москве сидели, в Думу не припускают, а писали об них в городы ко всяким людям: пускать их в Думу, или нет? А делает всякие дела князь Дмитрий Трубецкой да князь Дмитрий Пожарский, да Куземка Минин. А кому вперед быти на господарстве, того еще не постановили на мере». Очевидно, что из этих слов отчета о показании Философова польский король извлек не совсем те выводы, какие предположил московский летописец. Что в Москве большой гарнизон, король мог не сомневаться: семь с половиной тысяч ратных людей, кроме черни, годной по тем временам для обороны стен, составляли внушительную силу. Среди гарнизона не было единодушия, но Сигизмунд видел, что в Москве преобладают, и притом решительно преобладают, враждебные ему элементы. Не питая надежд на успех, он и решился повернуть назад.

Такова обстановка, в какой известно нам показание Философова. Обе воевавшие стороны придавали ему большое значение. Москва знала его не в деловой, а, так сказать, в эпической редакции; отступление Сигизмунда, бывшее или казавшееся последствием речей Философова, придало им ореол патриотического подвига, и самые речи редактировались летописцем под впечатлением этого подвига, слишком благородно и красиво. Король же узнал показание Философова в деловой передаче такого умного дельца, каков был дьяк Ив. Грамотин. Сжато и метко очерчивается в отчете кн. Мезецкого и Грамотина положение Москвы, и мы в интересах научной правды можем смело положиться на этот отчет.