Яков Жигалин - Партизанские отряды занимали города

То было известие о февральской революции. Оно произвело на нас потрясающее впечатление.

Политическая жизнь Иркутска забила ключом. Начались митинги, демонстрации, собрания. Большие перемены произошли и в нашем училище. Отношение начальства к юнкерам стало более вежливым. Мы были словно пьяными от наступивших перемен.

Окончив училище 1 июня, я получил назначение в свой 2-й Читинский казачий полк, на Кавказский фронт. Перед отправлением мне дали двухнедельный отпуск для поездки в Зоргольскую станицу.

В июле 1917 года мы добрались до своих полков.

Революция почти ничего еще не изменила здесь. Та же палочная дисциплина. Те же отношения между офицерами и «нижними чинами»: «точно так» и «никак нет». Только вместо «ваше благородие» стали говорить «господин сотник», «господин есаул» и т. д. Казаки имели самое смутное представление о событиях в России. Газет не получали. Офицеры никаких бесед с казаками не проводили, и поэтому нас буквально забрасывали вопросами: «Что такое революция? Кто же будет управлять страной без царя?» И самое главное — «Скоро ли кончится война?» Боевых операций, учений и занятий на нашем участке не было. Свободное время я проводил с казаками своей сотни. Многие знали меня еще до войны как учителя, а позже — по тяжелым годам походной жизни. Целые ночи я вел с ними разговоры не только о революции, но и о многом другом. Мне, как учителю, доставляло большое удовлетворение передавать свои знания жадно слушавшим меня казакам. Конечно, далеко не на все политические вопросы я мог дать им ответ. Я, например, очень слабо разбирался в политических партиях и отличить большевика от меньшевика еще не мог. Только твердо знал, что Россия должна стать республикой демократической, где были бы всем обеспечены свобода слова, собраний и т. д. Я считал, что войну необходимо немедленно прекратить.

Слухи о моих беседах дошли до командира полка. Он потребовал прекратить их. Но беседы продолжались, и командир полка вторично учинил мне «разнос» в офицерской палатке, упрекая меня в разложении дисциплины среди казаков, в якшании с нижними чинами и в подрыве офицерской чести. Старые кадровые офицеры поддерживали командира полка. Они относились к нам, прапорщикам, свысока, пренебрежительно и при всяком удобном случае с Гудевной говорили: «Курица не птица, а прапорщик не офицер».

Вскоре нашу бригаду отвели в тыл, в город Нахичевань Эриванской губернии. Здесь уже все казаки приобщились к революции. Был избран полковой комитет, в составе которого оказался и я. Меня избрали от 2-го Читинского полка депутатом Нахичеванского горсовета. Политическая жизнь в полках забила ключом. Рос мой авторитет среди казаков, что раздражало командира полка.

Командир полка решил изолировать меня от казаков, направил со взводом казаков в Персию, в город Хой, для несения службы «летучей почты». Целые две недели я бездельничал здесь. Тут не было ни книг, ни газет. Единственное, что у меня осталось в памяти от пребывания в Хое, это жуткие сцены мусульманского праздника «шахсей-вахсей». Страшно было смотреть, как фанатики с дикими криками избивали себя цепями или ударяли себя по голове кинжалами и кровь из ран стекала по лицам и телам. При взгляде на эту картину было больно и стыдно за человека.

В сентябре 1917 года я вернулся из Хоя в Нахичевань. Командование решило предать меня военному суду за большевистскую агитацию и разложение казачьих масс. Но такой суд в Нахичевани мог встретить единодушный протест и недовольство казаков. Тогда командир под предлогом представительства в фронтовой военный совет послал меня в Тифлис. Здесь меня не арестовали, т. к., кроме донесений командира полка, доказательства вины не было, а только отобрали подписку о невыезде из Тифлиса и обязали ежедневно являться в комендатуру для отметки.

Опять я оказался изолированным от своих товарищей казаков. Но Тифлис не Хой, и скучать здесь не приходилось. Тут митинги, собрания, газеты, театры. А вскоре я познакомился со своим земляком Дмитрием Шиловым, социал-демократом, большевиком, который стал моим политическим наставником.

Только позднее я узнал, для какого «представительства» меня направили в Тифлис. По требованию полкового и бригадного комитета в Нахичевани командование сняло предъявленное обвинение, и комендант Тифлиса освободил меня от подписки о невыезде. Но командир полка и тут нашел повод, чтобы не допускать меня в полк. Он поручил мне получать обмундирование для полка, чем задержал в Тифлисе до декабря.

Старая царская армия разваливалась. Особенно быстро процесс разложения проходил после Октябрьской революции. На Кавказе еще не было Советов, но отголоски Октября дошли и до Кавказской армии. Части самочинно покидали фронт и уходили в Россию. 2-й Читинский полк не был исключением. Продав лошадей и с боем захватив вагоны, полк двинулся на родину, в Забайкалье. В Тифлисе к нему примкнули я и Д. С. Шилов. Снова среди своих казаков! Д. С. Шилов — прекрасный агитатор-большевик — возглавил революционно настроенных прапорщиков и передовых казаков и систематически проводил беседы на политические темы.

На Северном Кавказе уже была провозглашена Советская власть. Подъезжая к станции Тихорецкая, наши офицеры сняли свои погоны.

Первая задержка произошла в Царицыне. Получив известие, что в Царицын прибывает казачий полк, Совдеп дал указание не пропускать его дальше, пока не сдаст оружие. Мы с Шиловым пошли в Совет, с трудом пробились к его председателю Минину и едва убедили, что наш полк настроен революционно и оружие ему необходимо для защиты революции в Забайкалье. Потом нас задержали в Сызрани. Здесь нам удалось связаться по прямому проводу с Петроградом, и кто-то из членов Реввоенсовета дал указание о пропуске полка с оружием. В Самаре наш эшелон встретили красногвардейцы пулеметами. Опять мы с Шиловым пошли в Совдеп и после длительных и горячих разговоров добились пропусков полка дальше, но пришлось сдать наши пулеметы. Эшелон продвигался медленно, не хватало паровозов. На одной из станций в Западной Сибири мы простояли более суток. Скопилось много эшелонов и неорганизованных солдат, самовольно ехавших с фронта. После наших многочисленных просьб и требований напуганный начальник станции дал нам понять, что паровоз надо «брать силой». Тогда один из наших казаков под дулом нагана вывел начальника станции из помещения, подвел к паровозу, и… мы поехали дальше.

Многие казаки за всю войну не были дома и рвались к семьям. У Ачинска наш эшелон встретила цепь красногвардейцев с пулеметами. От нас потребовали сдачи всего оружия. Мы пытались говорить о революционных настроениях полка. Но никакие уговоры не помогли. Нам сказали, что есть категорическое указание из Иркутска от Центросибири (высшая революционная власть Сибири) о разоружении полка и пояснили, что прошедший до нас с Западного фронта с оружием 1-й Читинский полк по прибытии в Читу пытался разоружить рабочую Красную гвардию. Мы, посоветовавшись, решили сдать оружие, хотя некоторые горячие головы из наших ораторов предлагали пробиваться: с боем. Нам оставили только одну винтовку для часового.