Сью Блэк - Всё, что осталось [Записки патологоанатома и судебного антрополога]

Мы считаем свои данные приватными, но в действительности постоянно делимся ими с кем-то. Раз за разом люди, облеченные официальными полномочиями, получают информацию о нас — в том числе, когда нас уже нет в живых.

Итог всему сказанному отлично подводит один диалог из Корабля мертвых, романа, написанного в 1926-м, между главным героем и офицером полиции. Автор, Б. Травен, сам был человеком довольно загадочным и всячески скрывал свою личность. Он пользовался псевдонимом, а его настоящее имя и, соответственно, более-менее достоверные детали биографии, до сих пор остаются под вопросом.

— У вас должны быть документы, где написано, кто вы такой, — сказал мне полицейский.

— Мне не нужны документы. Я и так знаю, кто я, — ответил я.

— Возможно. Но другие тоже хотят знать, кто вы.

«Пойди посмотри, все ли у дяди Вилли в порядке».

Таково было распоряжение, брошенное мне через плечо отцом, который затем вышел из комнаты и присоединился к друзьям и родне, дожидавшимся вместе с моей мамой и сестрой в часовне похоронной конторы.

Дядя Вилли, мой двоюродный дед, умер три дня назад. Не думаю, что отец велел пойти мне, потому что ему было неприятно идти самому. Будучи типичным прямолинейным отставным военным, шотландцем старого образца, он вряд ли испытал бы потрясение при виде мертвого тела Вилли. Уверенный в том, что чересчур нежничать с девушками не стоит, отец, памятуя о моей будущей профессии, счел мою кандидатуру идеально подходящей для этой задачи.

Я к тому моменту вскрыла уже не один труп и нескольких помогала бальзамировать, но все равно, мне еще не исполнилось двадцати, и практика в анатомическом театре все-таки сильно отличалась от первого столкновения лицом к лицу с мертвым телом близкого родственника. Отцу просто не пришло в голову, что я могу быть не готова увидеть тело любимого деда в зале похоронной конторы. И совершенно точно я не знала, что он подразумевал под «порядком». Но отец дал мне поручение, а мы всегда выполняли все, что он нам говорил — мне и в голову не могло прийти ему возражать. Отец обычно выплевывал свои команды из-под жестких сержантских усов, словно по-прежнему находился на службе, и не принимал никаких отказов.

Вилли играл в нашей семье особую роль. Жизнерадостный, с широкой улыбкой, без единого седого волоса в густой шевелюре — таким он и скончался, дожив до почтенного возраста восьмидесяти трех лет. Он участвовал во Второй мировой войне, как многие мужчины его поколения, но никогда о ней не рассказывал. После армии он стал штукатуром: именно ему многие роскошные особняки в престижных кварталах Инвернесса обязаны своей дивной лепниной.

Вилли и Кристина, его жена, которую все называли Тиной, сильно печалились, что у них не получалось завести детей. Поэтому когда моя бабушка по материнской линии, сестра Тины, скончалась через семь дней после рождения моей мамы, они с радостью взяли ребенка к себе, в дом, полный радости и любви. Для меня они стали настоящими бабушкой и дедом: любящими, заботливыми и расточительно щедрыми.

Выйдя на пенсию, Вилли стал мыть машины в местном гараже, чтобы немного подзаработать сверху. Помню, как он стоял в боксе, со шлангом в руке и в резиновых сапогах — их голенища приходилось подворачивать, иначе его толстые ноги туда не помещались, — с сигаретой в углу рта и с неизменной улыбкой. Время от времени он громко фыркал, распугивая соседских ребятишек, всегда вертевшихся вокруг него. С помощью родни Вилли заботился о своей жене, у которой в старости развилась деменция вместе с тяжелым артритом и остеопорозом. Он считал это своим долгом по отношению к ней, как тогда было принято во многих семьях, и ни за что не согласился бы отправить супругу в больницу или инвалидный дом.

После смерти Тины Вилли каждое воскресенье приезжал к нам на обед и обычно присоединялся к нам на всех пикниках с тех пор, как я была еще совсем малышкой. Вне дома он всегда носил костюм-тройку, рубашку и галстук. Костюмов у него было два: один твидовый, для повседневной носки, и один нарядный — для похорон.

У меня сохранилась фотография дяди Вилли, отлично отражающая его сущность — жизнерадостность и неиссякаемый юмор. Снимок сделан на пляже Роузмарки, в один из дней, когда мы устроили там пикник. Добираться до пляжа нам приходилось на отцовской машине: в те времена это был черно-бежевый «Ягуар Марк II 3.8», которым папа страшно гордился.

Даже на пикник с сандвичами на бережке Морей-Ферта дядя Вилли явился нарядным, словно собирался в церковь: в своем костюме и идеально начищенных ботинках. Разложив легкое складное кресло из металлических трубок, и установив его на мягком песке, мы посоветовали Вилли передохнуть в тенечке, пока мы будем расстилать на пляже покрывала и распаковывать ланч. Пока мы возились с провизией — мама, как обычно, наготовила еды на целый батальон, — у нас за спиной вдруг раздался взрыв смеха. Дядя Вилли кое-как уселся в шаткое кресло, но, когда его вес надавил на легкий каркас, оно начало погружаться в песок. Словно капитан тонущего корабля, который вот-вот поглотят волны, дядя поднял руку в прощальном салюте и держал ее так до тех пор, пока не опустился — кстати, с немалой долей изящества — задом прямо на песок. На фотографии он заливается хохотом, и, глядя на нее, невозможно не улыбнуться в ответ. Всю жизнь дядя Вилли довольствовался малым и был при этом очень счастлив.

Он даже умер так, что наверняка бы посмеялся над своей смертью, окажись у него такая возможность. В одно из воскресений, за обедом у нас дома, он просто упал на стол, словно внезапно заснул. У него произошел разрыв аневризмы, приведший — как чаще всего бывает — к мгновенной безболезненной смерти, которая тем не менее повергла в полнейший шок мою достаточно чувствительную и эмоциональную мать. Мгновение назад он, как обычно, смеялся и шутил, а в следующее уже умер. К несчастью для дяди Вилли — и для маминой любимой скатерти — упал он не особенно изящно, лицом вперед, прямо в тарелку с томатным супом. Похоже, даже в смерти дядя сохранил свое обычное чувство юмора.

И вот теперь мы все, родственники и друзья, объединившись в скорби, собрались в похоронной конторе, чтобы проводить последнего представителя старшего поколения семьи. Но сначала мне предстояло сделать глубокий вдох, вспомнить, что я уже большая девочка, сделать то, что велел мне отец, и оказать дяде Вилли последнюю услугу: проверить, все ли у него «в порядке».

Мне кажется, любой человек, увидев мертвое тело кого-то близкого, постарается сделать паузу и вспомнить, каким тот был при жизни, а потом будет держаться за свои воспоминания, чтобы не позволить печальному зрелищу затмить его образ. Вилли был добрым и душевным, с огромной волей к жизни. Я никогда не слышала, чтобы он кого-то осуждал или на что-нибудь жаловался. Он позволял мне делать от своего имени ставки на бегах, водил в кондитерские, разрешал мыть с ним машины — в общем, привносил радость в мою детскую жизнь. Единственное, о чем я жалела, так это о том, что уже не смогу узнать его лучше, сама став взрослой.