Николай Черушев - 1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе

«…У некоторых погибших полководцев после пережитого тиранства и деспотических сталинских репрессий имели мужество остаться в живых их жены (бывшие боевые подруги, как до репрессий бывший нарком Ворошилов их называл). Но Ворошилов с 1937 года и дальше не интересовался и не вспоминал о тех муках, которые боевые подруги переживали в тюрьмах, лагерях и ссылках. Ворошилов не вспоминал, что часть его бывшей славы есть труд тех полководцев, которые с его ведома невинно погублены. За это боевые подруги на сегодняшний день – вдовы. Они вспоминают его и тысячи проклятий посылают ему за осиротевшие жизни. Даже после отбытия срока заключения, будучи в ссылке, преклоняли неповинные головы, так как везде были гонения. Будучи в тюрьмах, неволе и ссылке мы штурмом брали невзгоды жизни и лишения, так как были уверены, что придет время, что тот гнет, который нас давил в неволе, будет снят, с этой надеждой мы и жили. Мы вздохнули свободно после смерти тирана и деспота Сталина…» [515]

Вдова полковника Ягодина вскользь упоминает о неисчислимых муках и страданиях, которым она и ей подобные подвергались в тюрьмах, лагерях и ссылке. Чтобы не быть голословным, приведем часть текста письма одной из таких боевых подруг, единственной виной которой являлось то, что она была женой своего мужа и матерью его ребенка. Речь идет о письме, написанном Ниной Дмитриевной Чередник-Дубововой, женой командарма 2-го ранга И.Н. Дубового. Датированное августом 1942 года, написанное в одном из лагерей на Северном Урале, оно адресовано приемной дочери (Марии Ткаченко), проживавшей тогда в Алма-Ате. Читая этот потрясающей силы документ, следует в то же время помнить, что по условиям гулаговской цензуры Н.Д. Чередник-Дубовая не все свои мысли могла высказать в нем, не все вещи назвать своими именами. В частности, о том, что она находится в лагере – это заведение в переписке именуется почтовым ящиком за номером таким-то. Не найдем мы в письме и критики существующих в лагере порядков, творившегося там произвола администрации и ее помощников из числа уголовников и бытовиков – иначе письмо не дошло бы до адресата. А вот что касается красот природы и личных переживаний – это пожалуйста, пиши себе на здоровье сколько хочешь.

«Моя родная девочка, прости, что так долго не писала – и работы много, но дело не в этом, просто на душе было как-то уж очень слякотно и пасмурно и не хотелось в таком состоянии писать тебе… Что у меня – все без перемен – работаю поваром в больнице – работы много, кручусь целый день с 5 утра до 11 вечера… Место здесь неплохое, на берегу реки, кругом лес, но край с суровым климатом – лето здесь короче, кажется, воробьиного носа… Сегодня уже 12 августа – еще 8 дней и пять тяжелых лет разлуки с любимым, дорогим человеком (И. Н. Дубовой был арестован 20 августа 1937 года. – Н.Ч. ) отойдут – начнется шестой год. Кто-то когда-то сказал, что горечь и боль утраты утихает и стирается со временем, что время – лучший целитель горя и потерь – какая глупость это – пять лет, а все пережитое встает передо мной с такой ясностью, точно это было вчера и тоска, тоска беспросветная и тяжелая боль о близком, родном – ни звука, ни ответа, точно какая-то глухая стена разделила на время, навеки, навсегда – кто знает это, кто скажет. Жив ли, здоров ли, где мучается, или уже успокоился вечным покоем. Марусик, мой родной, как хотелось бы хотя бы письмом утешить, успокоить, сказать, что все мы помним его и крепко, крепко любим. Есть такие стихи Блока «что было любимо все мимо и мимо» – семья, близкие, любимые, родные – цель и счастье жизни – все мимо и мимо. Где дочурка (дочь Инна, 12 лет. – Н.Ч. ) – где любимые голубые глазки – тоже оторвана, тоже ничего не знаю и узнаю ли когда-либо. Словом, не жизнь, девочка, а уравнение с очень многими неизвестными – это уже не жизнь, а так, слякоть какая-то. Никогда не любила слякоть, и вот не знаю, право, иногда кажется, что нет смысла тянуть все это дальше. И снова какая-то слепая, может быть глупая надежда на возможность встречи, на жизнь вместе и снова возвращаешься к своему сегодняшнему дню, к этой такой постылой, ненужной жизни… Посылку твою получила, большое спасибо, правда не всю, по дороге ее переполовинили – получила сухари белые, повидло, вермишель и все, пропали мыло, сахар и мука, конфеты… Не попадалась ли тебе книга Некрасова «Русские женщины», если попадется, купи и вышли мне… Хочу снова в сотый, кажется, раз запросить о нашем родном, вероятно, это будет безрезультатно, как и раньше, а все же как-то на душе легче, когда напишешь…» [516]

Приведенное письмо комментировать, видимо, не стоит. Отметим только, что после лагеря была ссылка на Алтай, где Н.Д. Чередник-Дубовая, наконец-то забрав к себе дочь, жила и работала вплоть до реабилитации мужа. Вскоре реабилитировали и ее, после чего она вернулась в Харьков.

1937–1938 годы – одна из самых трагических вех в истории Красной Армии. Это были годы грубой ломки судеб не только уволенных из армии и арестованных военачальников, но и их жен, детей, родителей, близких и дальних родственников. Причем ломали «по-революционному», глубоко не разбираясь, били наотмашь, увольняя с работы, исключая из партии и комсомола. Такое исключение на практике было равнозначно вынесению политического недоверия (поколение 30 х и 40 х годов хорошо знает, что означала в те годы подобная формулировка). Родственников «врагов народа» отчисляли из высших и средних специальных учебных заведений, не говоря уже о военных училищах и академиях. Благородное желание юношей продолжить дело отца или старшего брата, стремление развивать формирующихся семейных династий офицеров РККА, самым грубым образом было осквернено, растоптано, поломано. Более того – значительная часть этих юношей подверглась аресту, другая часть отправлена в ссылку в качестве «социально-опасного элемента». Отчисляли даже с последних курсов», не давая окончить учебное заведение и получить соответствующую квалификацию и воинское звание.

Таким образом, карательные органы сталинского режима по отношению к молодым кадрам комначсостава РККА совершили двойное преступление. Во-первых, предъявляя арестованным необоснованные обвинения и комплексом мер физического и морального истязания заставляя их подписываться под ними, следователи НКВД тем самым активно разрушали личность молодых людей. Ведь как иначе можно квалифицировать такие поступки, как клевета на родных и близких, предательство дружбы и боевого братства? Во-вторых, у большинства детей комначсостава в результате ареста родителей. а затем и собственного отчисления из военно-учебных заведений, последующего увольнения из армии не смогли в полной мере развернуться талант и способности на военной стезе, что, безусловно, нанесло непоправимый вред боеспособности Красной Армии накануне войны.