Чарльз Форт - Осколки межпланетных катастроф

Автор отказывается от первого, безусловного, исключения и смягчает его ссылкой на то, что за день до падения камня, о котором сообщали из Тосканы 16 июня 1794 года, произошло извержение Везувия…

Иначе говоря, камни иногда падают с неба, но это те камни, которые были подняты в небо смерчем или вулканическим извержением в другой части земли.

С тех пор прошло сто двадцать лет. Я не знаю ни одного случая, когда было бы доказано земное происхождение аэролита.

С падающих камней проклятие пришлось снять — правда, с условием, которое исключало воздействие внешних сил.

Даже обладая ученостью Лавуазье, не всегда возможно анализировать, да и просто видеть то, что не согласуется с гипнотическим воздействием, или условной реакцией на него, своей эпохи.

Мы больше не верим. Мы допускаем.

Мало-помалу от смерчей и вулканов пришлось отказаться, однако столь велика сила гипноза исключения, или проклятия, или стремления к позитиву, что и до нашего времени некоторые ученые, в том числе такие заметные, как профессор Лоуренс Смит и сэр Роберт Болл, воздерживаются от принятия теории внеземного происхождения, утверждая, что на землю может падать лишь то, что было выброшена вверх или унесено вихрем с какой-то другой ее части.

Что может быть солиднее: под солидностью я понимаю стремление к надежности и цензурности.

Девственная чистота.

Метеориты, сведения о которых когда-то предавались проклятию, ныне признаны, однако общее впечатление о них сводится только к сужению круга отверженных: что с неба падают только два вида субстанций — металлическая и каменная; что металлические объекты состоят из железа и никеля…

Масло, и бумага, и шерсть, и шелк, и смола.

Мы видим с самого начала, что девственность науки с воплями и рыданиями защищается от внешних воздействий на двух основаниях:

Прежде всего:

Или поднято с земной поверхности и падает в другом месте… Совсем недавно, 2 ноября 1922 года, в «Nature Notes» (13-231) член общества Силборна доказывал, что метеориты не падают с неба; что массы железа, «и ранее бывшие на земле», притягивают молнию; что замеченную молнию и принимают за падение светящихся тел.

Под прогрессом мы понимаем насилие.

Масло, и говядина, и кровь, и камни с разными странными надписями.

Итак, мы говорим, что наука имеет не больше отношения к реальному знанию, чем рост растения, или организация отделов универмага, или развитие нации: все они принимают в себя, ассимилируют, или организуют, или систематизируют — то есть представляют собой стремление к состоянию позитива — к тому, кажется мне, что обычно называют раем.

Невозможна никакая подлинная наука там, где существует непрерывная изменчивость, но всякое изменение, говоря в более точных терминах, промежуточно или случайно, поскольку сама принадлежность к Непрерывности выражает недостижимость упорядоченности.

Неизменное, то есть действительное и устойчивое, для Непрерывности не существует — подобно тому как, говоря приближенно, непрерывная интерпретация внешних звуков в сознании спящего не может продолжать существование, поскольку соприкосновение с относительной реальностью будет уже не сном, но пробуждением.

Наука есть попытка пробудиться к действительности и, следовательно, попытка достичь равномерности и единообразия. То есть равномерность и единообразие стремятся отсечь все внешнее, что могло бы их нарушить. Под Универсумом мы понимаем действительность. Отсюда идея, что основное сверхустремление науки безразлично к частному предмету изучения: что истинный дух ее — в стремлении упорядочить. Жучки, и звезды, и химические смеси — они квазиреальны, и о них в действительности нечего узнавать; зато систематизация псевдоданных есть приближение к реальности, или окончательному пробуждению.

Или спящее сознание — с его кентаврами и канарейками, превращающимися в жирафов, — для таких созданий не может быть биологии, но попытка спящего разума систематизировать их станет движением к пробуждению, если под бодрствованием — относительным — мы понимаем лучшую мысленную координацию.

Так что для попытки систематизировать, отсекая по возможности все внешнее, идея падающих извне предметов в науке подобна жестяной дудочке, вторгающейся в относительно стройную музыкальную композицию — мушиным точкам в более гармоничной композиции художника — суфражистке, выступающей с политическими лозунгами на молитвенном собрании.

Если все есть одно, то есть промежуточное состояние между реальностью и нереальностью, и ничто не способно вырваться из него и установить собственную целостность, и не могло бы «существовать» в непрерывности, если бы вырвалось из нее, так же как родившийся ребенок не может в то же время оставаться зародышем, я, разумеется, признаю отсутствие позитивного различия между наукой и христианской наукой — и отношение обеих ко всему нежелательному одинаково: «не существует».

Для лорда Кельвина, также как для миссис Эдди [1] Мэри Бейкер-Эдди — основательница христианского движения, получившего наименование «Христианская наука». — Примеч. ред. , все, что их не устраивает, не существует.

Конечно, нет, — соглашаемся мы, промежуточники, но в Непрерывности точно так же нет и абсолютного несуществования.

Или христианский ученый и зубная боль — в окончательном смысле ни того, ни другого не существует, но то же относится и к их несуществованию, и, если верить нашим докторам, победит тот, кто достигнет большего приближения.

Секрет власти…

Думаю, это тоже глубокая мысль.

Хотите властвовать над чем-то?

Будьте ближе к реальности, чем оно.

Мы начнем с желтых субстанций, выпадающих иногда на эту землю, мы увидим, оказываются ли данные о них ближе к реальности, чем догмы, отрицающие их существование — то есть отрицающие их как нечто внешнее по отношению к этой земле.

Мы основываемся только на впечатлении. У нас нет ни позитивных мерок, ни стандартов. Реализм в искусстве, реализм в науке — они уходят в прошлое. В 1859 году следовало принимать дарвинизм; теперь многие биологи бунтуют и хотят допустить что-то иное. В свое время его следовало принимать, но, конечно, дарвиновская теория никогда не была доказана.

Выживают наиболее приспособленные.

Что понимается под самыми приспособленными?

Не самые сильные; и не самые умные.

Слабость и глупость повсюду выживают.

Невозможно определить приспособленность иначе, как способность к выживанию.

Следовательно, «приспособленность» — это другое названия для «выживания».

Дарвинизм.

Выживают те, кто выживают.

Хотя дарвинизм, таким образом, оказывается лишенным позитивного основания, или абсолютно иррациональным, он накапливает соответствующие данные, и его стремление к упорядоченности более приближается к Организации и Вещественности, чем у предшествующих ему хаотических рассуждений.