Политбюро и дело Берия. Сборник документов

В соответствии со ст. 164 УПК следователь меня предупредил об уголовной ответственности за отказ ох дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний.

Эйнгорн (подпись)

По делу объясняю:

В органах ВЧК — ОГПУ — НКВД СССР я работал с 1919 по 1937 г. 22 марта 1937 года я был арестован, и меня стали допрашивать о связях с Ломинадзе и об антисоветской деятельности. Я показывал, что я был знаком с Ломинадзе по работе в Коммунистическом интернационале молодежи, и отрицал какое-либо участие в антисоветской деятельности.

После систематических избиений в Лефортовской тюрьме в феврале 1938 года меня в бессознательном состоянии заставили подписать заранее подготовленный следователями Скурихиным, Щавелевым и Гейманом и отпечатанный на машинке протокол допроса, содержание которого я не помню.

После подписания протокола я написал заявление на имя наркома о том, что меня пытали и я подписал протокол, содержания которого не знаю.

Я помню, что на допросах в период с декабря 1937 г. по март 1938 года у меня требовали показания, что я готовил покушение на Ежова.

В марте 1939 года меня перевели во внутреннюю тюрьму НКВД СССР. В двадцатых числах марта 1939 года меня вызвал к себе в кабинет старший лейтенант госбезопасности Влодзимирский, который объявил мне, что на днях закончился XVIII съезд партии и что имеется решение об использовании арестованных старых чекистов на работе по их специальности. Влодзимирский подчеркнул, что ему известно о моей разведывательной работе в иностранном отделе НКВД СССР и что во мне как советском разведчике-специалисте органы НКВД заинтересованы.

По разъяснению Влодзимирского для доказательства своей чистосердечности я должен написать хоть что-нибудь о своей виновности, и тогда он будет иметь возможность поставить вопрос перед руководством НКВД о моем освобождении из-под ареста и дальнейшем испытании меня на работе.

После этого предварительного разговора Влодзимирский вернул меня в камеру, заявив, что вызовет меня позже.

Действительно, в тот же день, но поздно вечером, Влодзимирский меня вновь вызвал из камеры к себе в кабинет. Я заметил, что он был в радостно-возбужденном состоянии и имел знаки различия уже не старшего лейтенанта, а капитана госбезопасности. Влодзимирский мне с пафосом объявил, что он со мной разговаривает с ведома и по поручению самого наркома Л. П. Берия, которому, по словам Влодзимирского, лично известно о моем знакомстве с его земляком Бесо Ломинадзе.

Далее Влодзимирский мне сказал, что я должен написать свои показания о том, что мне известно, что Ломинадзе находился в очень близкой и тесной связи с Микояном Анастасом Ивановичем — членом Политбюро ЦК ВКП(б), что, когда Ломинадзе был снят с работы секретаря Закавказского крайкома ВКП(б) за связь с Сырцовым по антипартийному право-левацкому блоку, Микоян помогал ему и устроил его у себя в наркомате начальником Главного управления высших учебных заведений.

Далее Влодзимирский мне сказал, что нужно в показаниях подчеркнуть, что Микояну было известно, что Ломинадзе сохранял своих сторонников, устраивал их на работу в наркомате.

Влодзимирский потребовал от меня, чтобы в показаниях было особо указано, что мне известно со слов Ломинадзе, что Микоян сочувствовал ему и идейно был с ним близок.

По словам Влодзимирского, мои показания будут им переданы лично Берия и это даст возможность ему поставить вопрос о моем освобождении из-под ареста и использовании меня на чекистской работе.

Несмотря на все уговоры и обещания Влодзимирского меня освободить, я ему ответил, что мне ничего неизвестно о вражеской связи Ломинадзе с членом Политбюро Микояном, что я нахожусь под следствием уже третий год и сам никаких клеветнических показаний не давал и давать не буду. Влодзимирский, видя, что я не даю согласия клеветать на Микояна, перешел к угрозам. Я ему ответил, что я уже был в Лефортовской тюрьме два раза и что мне бояться нечего. Тогда Влодзимирский обещал перевести меня в другую тюрьму, пострашнее Лефортово, закончив разговор со мной угрозой: «Я тебе устрою такую жизнь, что ты и твои дети век меня будете помнить».

Свою угрозу перевести меня в другую тюрьму Влодзимирский реализовал, и после того как мне было объявлено об окончании следствия по моему делу, я был переведен в Сухановскую тюрьму, где один раз был избит и после этого отправлен в больницу Бутырской тюрьмы. В избиении меня Влодзимирский и следователь Иванов, который заканчивал мое дело, участия не принимали.

В апреле 1939 года меня допрашивал военный прокурор Коперник и следователь Иванов. После допроса на мой вопрос военный прокурор мне объявил, что мое дело заканчивается. В тот же день вечером меня вызвал к себе в кабинет следователь Иванов, к которому зашел и Влодзимирский. Когда Иванов вышел за нитками, для того чтобы подшить мое дело, Влодзимирский мне сказал: «Так как вы находитесь под арестом и следствием свыше двух лет, не даете никаких показаний, сильно обозлились на НКВД, то мы не освободим вас, несмотря на то что прокурор согласен вас освободить».

Об этом заявлении Влодзимирского я написал в своей просьбе о пересмотре моего дела на имя Президиума 19-го партийного съезда 25 сентября 1952 года.

Я считаю, что Влодзимирский свою угрозу полностью осуществил и добился моего осуждения через Особое совещание НКВД СССР, постановлением которого в июне 1939 года я был осужден к 8 годам ИТЛ.

Сам Влодзимирский как подручный и ближайший сподвижник Берия сделал быструю карьеру от старшего лейтенанта в 1939 году до генерал-лейтенанта в 1945 году.

Мне известно, что после прихода Берия к руководству НКВД в 1938 году от арестованных требовали клеветнические показания и на других руководителей партии и правительства. В частности, в ноябре 1938 года, когда я содержался в Бутырской тюрьме, со мной в одной камере был молодой инженер-паровозник из аппарата НКПС СССР.

Вернувшись с допроса сильно избитым, он рассказал мне, что следователи требовали от него дать клеветнические показания против наркома путей сообщения Л. М. Кагановича, которого он лично знал и который к нему хорошо относился по работе. Таких показаний, несмотря на его избиение, он не дал и, желая покончить жизнь самоубийством, во время прогулки с разбегу стукнулся головой о тюремную стену После этого арестованного инженера я больше не встречал и не знаю о его судьбе, фамилии его я в настоящее время не помню.

Во время следствия по моему делу весной 1939 года меня вызывал к себе в кабинет майор госбезопасности Макаров. В его кабинете были комиссар госбезопасности 3 ранга Кобулов Б. 3. и еще несколько сотрудников. От меня Макаров и Кобулов требовали показаний об антисоветской деятельности. Я им отвечал, что я ни в чем не виноват и показаний об антисоветской деятельности давать не буду. Я тогда же заявил требование, чтобы наказали тех, кто меня мучил на следствии. Кобулов на меня тогда закричал, что я оговариваю честных сотрудников НКВД и не даю тех показаний, которые необходимы следствию. Я убежден, что Кобулов Б. знал о том, что я отказался Влодзимирскому дать клеветнические показания на Микояна, и именно это имел в виду.