Георг Зиммель - Большие города и духовная жизнь

Где деньги еще не стали мерилом почти всех ценностей жизни в такой степени, как у нас, где они еще представляют собой нечто более редкое, менее затертое, там и отдавать нечто личное за них еще не так унизительно. Кроме того, чем ниже положение женщины, чем в больше мере она является пленницей типа, тем в меньшей степени проявляется эта несоразмерность товара и цены. В более примитивных культурах, где особенно женщины еще мало индивидуализированы, человеческое достоинство не в столь высокой степени страдает от того, что готовность отдаться приравнивается к такой лишенной индивидуальности ценности, как деньги. В наших же, более развитых культурах, где все больше вещей можно купить за деньги, последние становятся все более безличными, а люди, наоборот, все более индивидуализированными, и тут покупка самого личного, что есть у человека, за деньги становится все более недостойным делом и превращается в одну из главных причин высокомерия капиталистов и резкости того перепада, что разделяет обладание и предложение. Надо, чтобы самое свое, самое святое, что есть у человека, можно было приобрести лишь за счет того, что вожделеющий, со своей стороны, давал бы за это собственную личность и ее самые сокровенные ценности, — что и происходит в правильном браке. А где человек знает, что ему, чтобы этим наслаждаться, достаточно отдать всего лишь деньги, там, вполне понятным образом, по отношению к неимущим, которые так дешево отдают свое все, не могут не воцариться то презрение и то игнорирование ценности личности, наивность которых нас столь часто удивляет — или, вернее, не удивляет — в представителях наших высших слоев. Разрыв между теми, кто высоко, и теми, кто внизу, очень часто не просто опускает последних все ниже и ниже, но и для первых оборачивается моральным падением: так, рабство унижает не только раба, но и рабовладельца. И подобно этому несоразмерность товара и цены, заключенная в сегодняшней проституции, тоже означает моральное разложение не только тех, кто отдается, но и тех, кто этим пользуется. Каждый раз, когда мужчина за деньги покупает себе женщину, утрачивается часть уважения к званию человека, и в состоятельных слоях общества, где такое практикуется изо дня в день, это является, бесспорно, мощным рычагом, поднимающим самомнение тех, у кого появляются деньги, и ввергающим их в смертельных самообман, который заставляет их высокомерно полагать, будто благодаря обладанию деньгами личность как таковая приобретает какую-то ценность или внутреннее значение. Это полное извращение ценностей, все углубляющее и расширяющее пропасть между человеком, обладающим деньгами, и человеком, который вынужден продавать себя ему, — это моральный сифилис, вызываемый проституцией и, подобно физиологическому сифилису, в конце концов поражающий даже тех, кто не имел отношения к непосредственной причине его возникновения.

Все сказанное подводит нас к той единственной точке зрения, с которой мы можем правильно оценить значение проституции для современности и для будущего: мы должны рассматривать ее во взаимосвязи со всей совокупностью социальных и культурных отношений. Если мы будем рассматривать проституцию изолированно и не проследим ее происхождение до самых ее корней, простирающихся подо всей той почвой, на которой стоит общество, есть риск, что мы будем мерить ее аршином «абсолютной морали» и, не поняв ее, станем судить либо поверхностно, либо несправедливо. В высших культурах необходимость проституции основывается на том, что наступление половой зрелости мужчины и его умственной, экономической зрелости, зрелости характера не совпадают по времени. Последней общество по праву требует от него прежде, чем разрешить ему создать собственное домохозяйство. Но обострившаяся борьба за существование отодвигает экономическую самостоятельность все дальше; сложные требования, которые предъявляют к мужчине техника работы и искусство жизни, приводят к тому, что умственное его образование достигает своей полноты все позже; характеру приходится пробираться свой постоянно нарастающую трудность ситуаций, искушений, опыта, чтобы ему можно было доверить ответственность за другие жизни, за воспитание детей.

Таким образом, тот момент, когда мужчина может легитимно владеть женщиной, отодвигается все дальше, а поскольку телесная конституция к этим условиям еще не приспособилась и пробуждает половое влечение почти так же рано, как прежде, то с ростом культуры неизбежно растет потребность в проститутках. Мы можем здесь оставить полностью без рассмотрения вопрос, не способна ли возросшая нравственность подавить добрачные влечения, так как нам известно, что пока этого не происходит, а мы здесь хотим учитывать только то, что фактически имеет место. Хотя общества защиты нравственности утверждают, что такое подавление не только возможно, но даже желательно в интересах здоровья, все же природа едва ли будет настолько снисходительна, чтобы оставить без наказания пренебрежение столь сильным влечением лишь на том основании, что случайно сложившиеся культурные условия не допускают легитимного его удовлетворения.

Короче говоря, потребность в лицах, которые это влечение удовлетворяют, в обществе имеется. С другой стороны, это общество все же отдает себе отчет в том, как много оно теряет из-за погубленных таким образом жизней этих лиц и что эти девушки идут на заклание просто в качестве жертв чужих влечений. Прекрасно, что «добропорядочное» общество это так воспринимает; но как странно, что оно именно в этом пункте столь чутко и обладает столь чувствительно совестью по отношению к жертвам, которых требует его сохранение! Оно ведь спокойно посылает тысячи рабочих в шахты, обрекая их на жизнь, в которой почти не бывает солнца и которая — изо дня в день, из года в год — представляет собой принесение жертв во имя общества; это только кажется, что жертвуется лишь некоторая деятельность, на самом деле — вся жизнь, потому что в данном случае точно таким же образом (хотя и с абсолютно иным содержанием), как в случае с проститутками, эта деятельность определяет уровень всей остальной жизни, и всем ее прелестям и свободам она ставит самые узкие границы. Как техническую или научную деятельность нельзя сводить к тому, каких моментальных усилий она стоит исполняющему ее работнику, а надо учитывать, что в ней имплицитно заключена вся его предшествующая профессиональная подготовка, все его прошлое, — точно так же в деятельности бесчисленных рабочих и в деятельности проституток заключены все ее последствия, все связи, весь уклад жизни, все будущее совершающих ее людей, которое так же неразрывно связано с этой деятельностью, как в случае с проституткой ее прошлое. Тот же самый ложный индивидуализм, который вычленяет индивида из сетей социальных уз, чтобы его рассматривать чисто «самого по себе», — он же изолирует и его деятельность от тех связей, которые соединяют ее со всей остальной жизнью этого человека, и не замечает того, что общество, с виду требующее себе в жертву всего лишь некие отдельные акты деятельности, на самом деле претендует на то, чтобы человек, работающий в угольной шахте, и бесчисленные другие пожертвовали ему свои жизни целиком. Люди, работающие на добыче мышьяка или на заводе, выпускающем амальгаму для зеркал, на всех тех предприятиях, где они подвергаются непосредственной опасности или медленному отравлению, — разве все они не жертвы, которые общество ради своего существования взимает с других, или, если угодно, с самого себя? И оно их требует или приносит, не особенно по этому поводу горячась. Так почему же оно не хочет пожертвовать пару тысяч девушек для того, чтобы обеспечить неженатым мужчинам возможность нормальной половой жизни и защитить целомудрие других женщин и девушек? Разве необходимость или влечение к обладанию зеркалами более настоятельны и важны, чем сексуальная потребность? Я считаю, что это прекрасно и нравственно, если человек не взирает хладнокровно на то, как столь великое множество девушек сталкивают в пропасть, во внешнюю и внутреннюю погибель, но тогда уж надо быть достаточно последовательным, чтобы возмущаться и по поводу тех, других жертв, чья участь столь часто бывает еще гораздо более жестока. Но тут мерят поразительно неравной мерой, причем не трудно отыскать и причину этого: она заключается, с одной стороны, в том, что необходимость проституции при нынешнем положении вещей не любят признавать открыто; с другой же стороны, оно точно так же не хочет видеть в жизни этих рабочих жертву, приносимую в среде общества и ради него. В силу этих двух тенденций и в силу того, что очень трудно разглядеть идентичность формы за огромной содержательной и этической различностью этих случаев, идентичность отношения общества к обеим категориям жертв оказывается не видна.