Андрей Шарый - Балканы: окраины империй

Дипломаты из Рагузы оказались столь же искусными, сколь мощной была венецианская военно-финансовая машина. Когда Балканы почти целиком превратились в Османскую империю, Венеция, вообще-то мало интересовавшаяся внутренними землями, сохранила контроль за узкой полосой далматинского побережья. Пышность венецианской власти усиливали ритуальные элементы многочисленных церемониалов. Само прибытие дожа в город, выход его под красным шелковым зонтиком из галеры, торжественная процессия по главной улице к собору — все это наглядно демонстрировало силу, богатство, влияние. Деньги стали венецианской сутью, а главным символом всевластия этого города продавцов и покупателей была морская мощь. Каждая построенная в XV веке galea grosso перевозила 250 тонн груза, ее команда состояла из 180 гребцов и 20 арбалетчиков, защищавших экипаж от пиратов; галеры прямо-таки чеканили золотые монеты.

Далмация считалась важным берегом. В борьбе за коммерческие маршруты Восточного Средиземноморья Венеция долгие годы выясняла отношения с флотами других итальянских городов-республик, прежде всего Генуи и Пизы. В 1298 году у острова Курцола (Корчула) произошло одно из крупнейших сражений тех времен: генуэзцы за несколько часов пустили ко дну 83 венецианские галеры. Плененный капитан-генерал моря (так венецианцы называли своих флотоводцев) Андреа Дандоло, охваченный стыдом, посчитал возвращение из боя в кандалах ниже своего достоинства и размозжил голову о планшир корабля. Другой морской командир, рангом пониже, поступил рациональнее — использовал месяцы неволи для того, чтобы надиктовать более грамотному товарищу по несчастью мемуар о дальних путешествиях, ставший всемирно известным под названием «Книга чудес света». Благоразумного офицера звали Марко Поло, и рассказывал он о своем торговом паломничестве в Китай.

Исследуя берега Корчулы, я вглядывался в морские глубины, но души утонувших капитан-генералов и простых гребцов ничем не выдали своего присутствия. Венеция, получается, не всегда брала над неприятелями верх, но оказалась самой стойкой, хитростью, жестокостью, расчетливостью продержавшись в хозяевах береговой Далмации дольше всех других, целых 800 лет. Первое венецианское полутысячелетие историки считают периодом развития и взлета, последние три века — временем старения и упадка, за которыми последовал крах. Крах, но не забвение. Вот что интересно: на Балканах потратили целое ХХ столетие, чтобы как следует расправиться с османским наследием, следы которого отчетливы теперь только там, где смогла основательно закрепиться исламская культура, в основном в Боснии и Албании. А вот о венецианском господстве на северо-западном побережье полуострова до сих пор вспоминают со смешанными чувствами.

Это и понятно: одна из особенностей провинции — ассоциировать себя с мировыми столицами цивилизационной моды, каковых в Италии и теперь предостаточно. Главная улица Задара по-прежнему называется Калеларга — Длинная улица, и это действительно большой торговый променад, с бутиками (пусть и наполовину, кажется, фейковыми) иностранных модных домов и чередой ювелирных лавок, в которых по традиции заправляют албанцы. Нужно верно понимать прошлое, не накладывая на него современные клише: ведь это не Италия 800 или 600 лет назад воевала с Хорватией. Задарскую крепость обороняли говорившие по-итальянски лавочники и ремесленники, армянские торговцы и греческие рыбаки, славяне из окрестных селений, разные ополченцы без роду и племени. На палубах атаковавших город венецианских галер находились точно такие же италийцы, греки, славяне, военные рабы из африканских и ближневосточных краев, сотня-другая каталонских, венгерских или фламандских наемников в тяжелых доспехах. За штурмом следовали пожар и грабеж, пока наконец не устанавливался тревожный мир, и город в своей повседневной жизни снова не отличал эллина от иудея, выплачивая Венеции дань и следуя ее правилам о таможенных сборах. Эта империя не была расточительной или щедрой, Венеция не имела привычки заботиться о благосостоянии тех своих подданных, которые не проживали на островах лагуны, а потому ни один из них настоящим veneziano не считался.

Сегодня италийское влияние в Далмации множественно — и в ежедневной культуре, и в быту, и в традициях, да и в атмосфере тоже, даже в мелких мелочах. Скажем, единственный югославский победитель музыкального конкурса Eurovision (1989 год) — поп-группа из Задара со вполне апеннинским названием Riva. Само понятие «рива» давно укоренилось в хорватском языке: так с равными основаниями назовут парадную набережную с кафе-ресторанами и в нынешней далматинской столице, 200-тысячном Сплите, и в скромной рыбацкой деревушке Стоморска на недалеком от этого города острове Шолта. С самим итальянским присутствием как фактором политической жизни на хорватском побережье Адриатики со всей решительностью покончили коммунисты. После войны из Югославии были выселены, фактически изгнаны, 100 или 200 тысяч итальянцев; обещанная им компенсация за собственность не выплачена до сих пор. Так был решен многовековой спор на тему о том, кому принадлежит восток Адриатики, что бы об этом ни думал мой бывший начальник-итальянец.

Снятая в конце 1970-х годов полузапретная в социалистическое время пацифистская кинодрама «Оккупация в 26 картинках» парадоксально интерпретирует проблему непростых национальных и общественно-политических переплетений. Фильм Лордана Зафрановича рассказывает о том, как в оккупированном фашистами Дубровнике расходятся жизненные пути трех верных довоенных друзей — хорвата, итальянца и еврея: один становится партизаном, другой поддерживает дуче, третий едва не попадает в концлагерь. Режиссер руководствовался марксистским пониманием истории (хорошие в конце фильма застрелили-таки плохого), но это не помешало ему следовать аморальным, по меркам югославских властей, принципам неореализма. 26 картинок итальянской оккупации Дубровника получились разными, и не все они одинаково черные.

Набережная Зары и пароход «Гёдёллё». Открытка. 1909 год

Уже тысячу лет назад уверенное большинство населения Далмации составляли южные славяне, в основном хорваты, но и сербы, хотя сами они чаще всего свою национальную принадлежность не различали. Итальянцы экспортировали в эти края преимущественно чиновников, купцов типа Марко Поло (рожденного, по местной легенде, в городе Корчула, что с негодованием опровергают в Риме и Венеции), разных творческих людей эпохи Ренессанса да жгучих красавиц из патрицианских семей. Горожане, вне зависимости от рода и племени, называли себя латинянами, в деревнях обитали склавы, склавины (славяне), но ни те ни другие не считали Далмацию итальянской землей. В конце XVIII столетия в светских салонах Зары и Рагузы заговорили даже о формировании славяно-далматинского народа, связанного с итальянцами в культурном отношении, но чуждого им этнически. Эту конструкцию впоследствии активно продвигал филолог и языковед Никколо Томмазео (Никола Томашич), пока такое романтическое восприятие реальности не вступило в конфликт с общественной практикой. Томмазео увлекся политикой, стал крупным деятелем Рисорджименто, и его мощная фигура принадлежит итальянской, а не сербской или хорватской истории. И уж тем более не славяно-далматинской.