Савелий Ямщиков - Спасенная красота (рассказы о реставрации памятников искусства)

В одной из них родился Писемский, сюда он приезжал работать над своими рукописями. Несколько лет, не бросая литературных занятий, провел в этом краю в своем имении сосланный по велению Александра I поэт и переводчик Катенин. Отсюда он переписывался с Пушкиным, заинтересованно и пристрастно следил за журнальной периодикой, сохраняя желчь и независимость суждений. Тиц в упоминаемой мною книге называет несколько других галичан — людей, хорошо знавших цену подлинной культуре, не сломленных гонениями и немилостью двора. Участником заговора «верховников» против Бирона в 1730 году был Мусин-Пушкин. Высланный из столицы Мусин-Пушкин обстроил свое село Бушнево, постройки которого славились еще долго в Чухломском крае. Отец Анны Сергеевны Лермонтовой (той самой девочки, что рисовал Островский) Сергей Михайлович Лермонтов вел каменное строительство в селе Понизье.

Г. Островский. Портрет А. С. Лермонтовой. 1776. До и после реставрации.

Подписи Г. Островского на портретах М. И. Ярославова и П. И. Акулова.

В этом смысле не составляла исключения семья Черевиных. О них можно сказать стихами Пушкина:

Этими строками поэт мог бы передать свое впечатление о Неронове. У Черевиных было великолепное книгохранилище, без чего в XVIII веке не представлялась усадебная жизнь знатного дворянского рода, где главную гордость составляли книги на французском языке. В нероновском поместье отлично знали и свободно цитировали сочинения Вольтера. Чиновный Солигалич вряд ли знал, что знакомством с Вольтером, даже заочным, гордились монархи Европы. Для губернского общества колкости серейского мудреца выглядели непозволительной гордостью ума. Много позже, свидетельствовал Писемский, желчный скептик Катенин «во всей губернии слыл за большого вольнодумца, насмешника и даже богоотступника». Черевины могли разделять взгляд Вольтера на преимущества уединенной деревенской жизни — взгляд, который Вольтер осуществлял на собственном примере. Возможно, Черевины не полностью восприняли проповедь Вольтера о добровольном затворничестве в поместье: они не имели нужды сочинять стихи или трактаты. Зато они твердо знали, что русская деревенская жизнь для них не скучна, не позорна, не дика, что поместье предназначено не только для хозяйских выгод, знали, что надо при любых обстоятельствах оставаться культурными, воспитанными людьми, что земля требует не только эксплуатации, но и украшения.

Остатки черевинского книгохранилища целы по сию пору. У этой семьи хранились книги французских энциклопедистов, труды по медицине, естествознанию, фортификации.

Черевины поддерживали прочные связи с Францией — в Париже постоянно жили близкие родственники Черевиных, с которыми велась регулярная и откровенная переписка. Это важная черта для характеристики заказчиков Островского. Хотя тогдашнюю галломанию поощрял придворный свет, склонный, как флюгер, следовать за ветерком европейской моды, влияние передового крыла французской культуры было при тогдашнем педантизме и отсутствии творческой самостоятельности у петербургской бюрократии явлением бунтарским. Вот в каком доме творил Островский, вот что каждодневно окружало и, безусловно, нравственно воспитывало его.

Я не случайно столь долго подчеркиваю французские симпатии Черевиных. Семья эта могла приезжать в Париж, а вместе с Черевиными мог попасть во Францию Островский. Путешествия тогда длились долго, это легко сейчас представить. По дороге случались остановки на день, два, неделю. Островский вместе с Черевиным мог быть в Берлине, Дрездене, Мюнхене, Вене. Тогда русские путешественники, дожидаясь отправки, коротали время, осматривая европейские достопримечательности, в том числе знаменитые живописные коллекции прославленных городов.

Г. Островский. Портрет А. П. Черевиной. 1770-е годы. До и после реставрации.

Три десятилетия разделяют первые портреты Григория Островского и последующие четырнадцать полотен. «...В настоящее время вопрос о принадлежности Г. Островскому двух портретов 1741 года остается нерешенным. Мы не располагаем достаточным рентгенографическим материалом, чтобы твердо сказать, написаны они этим художником или нет. Нельзя безоговорочно утверждать, что они не могут принадлежать Островскому и подписаны другим автором: слишком много прошло времени (более 30 лет) от создания этих портретов до первого, дошедшего до нас подписанного произведения Островского 1773 года. За это время техника живописца могла существенно измениться...» — так пишут в специальном издании «Новые открытия советских реставраторов. Солигаличские находки» рентгенологи В. Иванов и Л. Башмакова. Раз так, литератор оставляет за собой право на вольную гипотезу, чем я и пользуюсь при рассказе о судьбе Г. Островского.

Что же произошло за эти тридцать лет? Умер первый заказчик — Иван Григорьевич Черевин. Постарела его вдова, Наталья Степановна Черевина. Выросли дети, появились внуки. Семья Черевиных надолго перебралась в поместье, оставив шумные, далекие Москву и Петербург.

Эти три десятка лет резко изменили живописную манеру мастера, довершили воспитание его художественного вкуса, да и сам он, Островский Григорий, решительно неизвестный нам как живой человек, сделался мудрее и, по-видимому, снисходительнее к людям — об этом говорят нам его поздние работы. Груз жизненного опыта разнообразил и обогатил его искусство.

Первые портреты Григория Островского стилистически близки русской парсуне. Вероятно, художник обучался живописному мастерству в одном из иконографических центров, которых в Заволжье было достаточно даже после петровских нововведений.

Картины 70-х годов заметно разнятся с первыми произведениями художника. Элементы архаики сведены на этих полотнах почти на нет. Живопись Островского сделалась изысканней, звонче, стилистически богаче и гибче. Это, бесспорно, шедевры русского камерного искусства.