Ян Гросс - Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев.

Итак, евреи — с точки зрения тех, кто сталкивался с ними во время оккупации (и даже еще позже, как это видно на снимке) — отождествлялись с вещами. А ведь человек — это нередуцируемый объект, сам себе цель, и любая инструментализация отношений между людьми — это злоупотребление. В отношении евреев во время Второй мировой войны процесс обесчеловечения достигает своего апогея. Внимание и усилия окружающих сосредоточены на сборе, упорядочении и использовании вещей, отнятых у евреев на разных этапах овеществления, которому они подверглись. Даже после смерти окружающие добиваются десакрализации мест их упокоения (?!), массово раскапывая — в поисках вещей — массовые могилы убитых.

То, о чем мы тут пишем, в каком-либо варианте имело место по всей Европе, откуда бы ни вывозили евреев в лагеря смерти. Однако в Варшаве это достигло особого размаха, поскольку в большой акции с 22 июля по 24 сентября 1942 г. в Треблинку была вывезена четверть миллиона человек. Сбор, сортировка и распределение вещей, оставшихся от евреев, длились несколько месяцев и были описаны одним из оставшихся в живых еврейских полицейских, Самуэлем Путерманом:

Большинство работало [речь идет о евреях, избежавших вывоза и продолжавших жить в гетто на последнем этапе его существования. — Я.Г. ] на выносе вещей в машины, часть трудилась в больших сортировочных пунктах, часть в прачечных и швейных мастерских, где стирали и чинили одежду и белье, оставшееся от высланных евреев, остальные проводили каждое утро в магазинах розничных товаров.

Сбор вещей из жилищ проводился систематически по домам, улицам и кварталам. Отдельные группы собирали стекло и фарфор, отдельные — люстры, отдельные — одежду и личное белье, отдельные — картины и легкую мебель, отдельные — тяжелую мебель. На каждом складе принимался только один род предметов. У каждого склада была вывеска с номером и перечислением проводимых операций. <���…>

Сосредоточенные на складах вещи направлялись в бюро для личного пользования штатскими немцами. Несмотря на четырехтысячное число <���…> работающих от восхода до заката, несмотря на большое количество «краж», которые совершали арийцы, перебиравшиеся ночами через стены, несмотря на большое число вещей, вынесенных теми, кто выходил на работу на «арийскую сторону», продававших их за гроши, так как им самим товары ничего не стоили, — жилища всё еще были полны вещей и мебели…

Почти каждое большое помещение в гетто было превращено в склад: большие помещения — для мебели и машин, меньшие — для других вещей. Два костела, находящиеся на территории гетто, были превращены в склады мебели. Точно так же синагога имени Ножика и Большая синагога на Тломацком, вместе с Иудейской библиотекой превратились в мебельные склады. В синагогу на Тломацком, находившуюся на арийской стороне, и в Иудейскую библиотеку мебель привозили на продажу. Каждый поляк имел право купить мебель. Продавали поштучно и гарнитурами, а то и целое полное здание, прикидывая цену находящейся в нем мебели на глазок…

К работам по вносу и выносу мебели были привлечены также и сотрудники еврейской Службы порядка, полицейские тоже были непрерывно заняты, и лишь после нескольких дней переговоров [комендант Службы порядка Шеринский] добился только отмены ночных патрулей, задачей которых была охрана домов от арийцев, залезавших в них через стены. Взамен он должен был выделить 150 полицейских на роль грузчиков в синагоге… Служащие работали посменно: неделя — на полицейской службе, следующая — в синагоге на Тломацком [137] Еврейский исторический институт. 302/27. Самуэль Путерман, служащий SP. .

То, что территория опустевшего от людей гетто охранялась немцами (и остатками еврейской полиции), действительно затрудняло грабеж, но не могло его остановить. Особенно в Варшаве, где территория, прежде населенная убитыми евреями, хоть и обнесенная стеной, была все-таки очень велика. Окрестное население — как в цитированном выше сообщении Клюковского — «расхватывало из еврейских домов всё»: ведь это была собственность, «оставшаяся от евреев», а стало быть, ничья [138] Евреи еще при жизни рассматривались, можно сказать, как временные держатели складов «оставшейся от евреев» — “pożydowskiej” — собственности. Этот неологизм встречается в польском языке только в трех вариантах: pożydowski, poniemiecki, podworski (т. е. оставшийся соответственно после евреев, немцев или помещиков). (Ведь, например, слова «пофранцузский» или «поанглийский» мы бы восприняли как русизм, оговорку кого-то, кто хотел сказать: «по-французски» или «по-английски»). В связи с историческими событиями XX в. мы в Польше имели дело с тремя случаями массового присвоения чужой собственности: после депортации немецкого населения, после истребления евреев и после ликвидации помещиков как «классового врага». Но ни убийство, ни депортация человека не дает никому права собственности ни на что, в том числе и на труд, сконцентрированный в вещах в течение поколений: «послееврейским» может быть только способ выражения, но не сама собственность. Об этом явно знают жители польских местечек, вздрагивающие, когда в окрестностях появляется кто-нибудь чужой: а может быть, случайно это окажется какой-нибудь еврей (или, на некоторых территориях, немец), приехавший «за своим»? .

Марыся Шпиро еще во времена существования большого гетто ходила, по ее выражению, «с товаром» на арийскую сторону. После большой акции по «выселению» из гетто, в которой погибла большая часть ее родных, она осталась с братом и сестрой на арийской стороне и далее жила контрабандой. У нее был так называемый хороший вид.

Когда мы приходили в гетто, все уже были убиты, поэтому поляки брали из еврейских домов [так в оригинале. — Я.Г. ] одежду любую, какую только хотели. Немцы тоже подъезжали на автомобилях и выбирали всё из еврейских домов. Нам в то время было тяжело жить, поэтому мы тоже пробирались и брали одежду, потом продавали ее и имели на жизнь и на всё. Полякам немцы тоже не позволяли выносить, хотели только сами всё забрать. Мы не обращали внимания, что не позволяют. Мы ходили и ни на что не обращали внимания. Если нас хватал немец, говорили, что мы польки. Хотя и полякам нельзя было ходить свободно, но если ловили поляка, то либо у него всё отнимали и приказывали идти домой, либо говорили, чтобы уносил всё, но больше не приходил. Когда нас ловили, то мы просили, чтобы у нас не забирали, и нам когда оставляли, а когда отнимали. Всё относили к той пани, и что ей нравилось, то должны были отдать ей для дочки, иначе она сразу кричала, что мы живем у нее, она нас держит, а мы ей не хотим дать. Волей-неволей приходилось, а то что было бы, если бы она нас выкинула. В то время мы были хотя бы хорошо одеты. Дора и Блина [сестра и подружка автора записи. — Я.Г. ] имели хорошие пальто и всё.