Сергей Дмитриевский - Сталин [Предтеча национальной революции]

Пора откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Наоборот: именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму. Это противоречит марксизму? Тем хуже для него. И потом: есть два марксизма — догматический и творческий. Я стою на почве последнего.

Революционная эмиграция — кроме Ленина — смеялась над его взглядами, а еще более возмущалась ими. Особенно возмущало его пренебрежительное отношение к западным социалистам. Эмигранты, наоборот, очень высоко их ставили, ухаживали за ними и видели в их пути, в их настоящем свой будущий — увы! — пока недостижимый идеал…

Но спорить со Сталиным на эти темы избегали. Потому что знали, что для него — это самые больные вопросы, что здесь он может выйти из себя и грубо, как всегда, когда горячился, начать говорить о том, что они пресмыкаются перед иностранными «мещанами» и этим только позорят себя.

— Как вы не понимаете, — не говорил, а выкрикивал он иногда, — что они вас в грош не ставят и на революцию нашу им тоже с высокой горы наплевать. Им гораздо выгоднее сохранение в России царизма. Не только потому, что это сохраняет прибыли по займам, концессиям, банкам за их хозяевами, прибыли, в которых и они участвуют, но и потому еще, что само наличие царизма оттеняет в выгодную сторону их собственный до основания прогнивший строй… А вы?.. Вам плюют в лицо эти жирные и в то же время жалкие и трусливые клопы, а вы перед ними пресмыкаетесь, как будто они и в самом деле представляют собой какую-то силу и могут в чем-то вам помочь… Как вы не можете понять, что вы сами гораздо бóльшая сила — за вами ведь стоит Россия!.. И в России, хотите вы этого или нет, хотят этого или нет холопы западного социализма, будет революция, от которой содрогнется и перевернется весь мир!..

У него был жуткий вид, когда он говорил это. Глаза мрачно горели. Слова падали тяжело, как топор гильотины. От него веяло кровавым дыханием революции. Ненависть к старому миру была основной движущей силой этого человека.

Ленин внимательно прислушивался к скупой и грубоватой речи Сталина. Внимательно читал его редкие, всегда дельные, всегда на тему статьи. И часто, напав на статью особенно ясную и резкую, клеймившую мировой и русский меньшевизм, говорил окружающим:

— Прочтите. Эта статья заслуживает величайшего внимания всех, кто дорожит нашей партией. Лучшее опровержение взглядов наших примирителей и соглашателей трудно себе представить.

Окружающие пожимали плечами. Но не спорили. С Лениным было опасно и невыгодно спорить.

Но когда Ленин в 1912 г. ввел Сталина в состав Центрального комитета партии, это было встречено с возмущением. Открыто никто не возражал. Но меж собой негодовали. Зиновьев, пренебрежительно поводя жиреющими плечами, морща лицо кастрата, говорил:

— Это, право, позор! Ильич сходит с ума. Что он нашел в этой кавказской обезьяне с желтыми глазами?!

Но Ленин очень ценил «кавказскую обезьяну». Ценил выше всего своего эмигрантского окружения. То были послушные евнухи — только. А этот человек приносил с собой за границу напряженный и волевой голос русского подполья, людей народа, т. е. того, чем только и держалась партия. Он говорил — порой грубо, неуклюже, но всегда ясно — о том, что ощущали живые люди России. Многое находил Ленин в нем преувеличенным. Но в основе своей сталинские мысли и настроения были созвучны его собственным. Они были только более примитивно резки.

…Раз — это было в Лондоне — Ленин и Сталин забрели в какой-то зал, похожий на церковь. Это был молитвенный дом, и там происходило собрание английских социалистов. Один из членов партии читал в нос Библию, а потом говорил проповедь на тему, что исход евреев из Египта — это прообраз исхода рабочих из царства капитализма в царство социализма. Все вставали и по социалистическому молитвеннику пели:

— Выведи нас, господи, из царства капитализма в царство социализма!

Когда вышли на улицу, Сталин долго и громко хохотал, а потом с торжеством сказал:

— Разве я не прав? Вот как готовят здесь революцию: хотят как из комнаты в комнату, по гладенькому паркету войти в социализм. Да и то чувствуют, что сами не могут, так молятся: пошли нам, боженька, социализм… Сто лет и двести лет можно так готовить революцию, а воз будет все на том же месте. Революции не приходят — их делают.

— Да, это так, — протянул Ленин. — В английском пролетариате рассеяно много настоящих зерен социализма. Вот подите, например, на собрания, где они обсуждают практические вопросы… Вот я был на днях — говорили о городах-садах. Докладчик, партийный чиновник, пошлости разводил, а выступил простой рабочий — и сразу быка за рога взял, самую суть капиталистического строя вскрывает… Из рабочих низов социализм здесь так и прет!.. Только мы, приезжие, обычно этого не замечаем, потому что видим по преимуществу развращенную, обуржуазившуюся рабочую верхушку… Но ведь влияние этой верхушки на рабочего, к сожалению, огромно. Поверх здравых мыслей рабочего лежит часто такой густой пласт всяких предрассудков, религии, мещанской закваски, что иной раз руки опускаются, думаешь — ни за что не пробить… Грустно! Здесь рабочий совсем не тот, что наш. Наш исторически складывался в других условиях — и он гораздо выше европейского по своей сознательности. У нас и слой революционеров, даже мещански окрашенных, лучше…

Замолк. Потом, как будто без связи, начал рассказывать:

— Как-то — у Тахтаревых, кажется, — встретились мы с одним здешним социалистом. Ну, орел во всех отношениях. Смелость программы, активные действия! Начал он нас расспрашивать о нашей жизни. Рассказывала Надежда Константиновна. Он вдруг и говорит ей: «Неужели вы сидели в тюрьме? Какой ужас… Если б мою жену посадили в тюрьму, я не знаю, что бы сделал. Мою жену!»… А то брал у нас уроки русского языка один англичанин, заведовавший крупным книжным складом. Вот он и говорит: «Я убежденный социалист. Я даже одно время стал выступать как социалист. Тогда мой хозяин вызвал меня и сказал, что ему социалисты не нужны и если я хочу оставаться у него на службе, то должен держать язык за зубами и забыть про социализм. Я подумал: социализм придет неизбежно, независимо от того, буду я выступать или нет, а у меня жена и дети. Теперь я уже никому не говорю, что я социалист, но вам-то я могу это сказать»… Вот, батенька, что лежит на поверхности английского пролетариата… Золото, а?!

У Сталина напряглись твердые скулы. Хотел бросить крепкое русское слово, но только безнадежно махнул рукой.

Когда пришли домой, Ленин достал из стола тетрадь с выписками из разных прочитанных книг. Нашел нужное место, подал Сталину:

— Прочтите. Это я выписал для себя. Это Родс, один из крупнейших пионеров современного империализма, рассказывал своему другу Стэду еще в 1895 году.