Геннадий Смолин - Моцарт. Посланец из иного мира [Мистико-эзотерическое расследование]

Попытка Констанции склонить капельмейстера Иосифа Эйблера к доработке этого сочинения потерпела неудачу, тогда Франц Зюсмайр, секретарь и ученик Моцарта, друг Констанции, заявил о готовности взять на себя такой риск.

Уже одно это противоречит утверждению, будто Зюсмайр в качестве «поверенного» Моцарта у одра смерти был самым тщательным образом проконсультирован композитором по всем вопросам дальнейшего завершения сочинения. Во-первых, он был другом Сальери, во-вторых, — «постоянным провожатым» жены Моцарта Констанцы во время ее лечения в Бадене летом 1791 года, и письма Моцарта так и пестрят ядовитыми замечаниями по отношению к человеку, обоими именами которого — Франц Ксавер — был назван его младший сын, родившийся в июле того же года.

Сначала все это не очень бросалось в глаза, поскольку сам Зюсмайр был очень скуп на слова, и, таким образом, «все сочинение было истинно моцартовским». Настоящий спор вокруг Реквиема разгорелся после выступления теоретика музыки из Майнца Г. Вебера, который в 11-м номере журнала «Cacilia» (Verlag В. Schott’s Sohne, Mainz) за 1825 год начисто опроверг его подлинность. На это его натолкнули серьезные расхождения в оригиналах. Но, кроме своих соображений он, видимо, обладал достаточно точными документами, переданными его другом, оффенбахским издателем А. Андре, который приобрел у вдовы большую часть музыкального наследия Моцарта.

Г. Вебер выступил против подлинности уже потому, что в основу вступления к Реквиему положена тема из кантаты Генделя — на погребение королевы Шарлотты, — транспонированная из соль минора в ре минор, а двойная фуга «Kyrie» представляет собой обработку Генделевой же фуги из оратории «Иосиф» (транспонированной в другую тональность). А вопрос об оригинале вообще захлебнулся, увязнув в джунглях обработок, копий, продолжений и противоречий.

Получается, что Моцарт достал старый опус и по желанию заказчика переделал его в заупокойную мессу для частного лица — и все это задолго до своей смерти. Это согласуется и с письмом пештского адвоката Й. Крюхтена Г. Веберу от 3 января 1826 года, где говорится, что после смерти графини Вальзегг (январь 1791 года)«был заказан, получен и исполнен Реквием. В сентябре же 1791 года, то есть уже после нашего Реквиема, о котором столько споров, Моцарт находился в Праге на коронации императора Леопольда II».

Поразительно, но граф Вальзегг, который якобы из тщеславия выдал Реквием за собственное сочинение, по своей инициативе нарушил молчание, о чем и сообщила Констанца в письме издательству Брайткопф и Гертель от 30 января 1800 года. Вальзегг сам же дал разрешение на публичные исполнения Реквиема, например — 14 декабря 1793 года, при этом он прозвучал не как «Requiem composto del Conte Walsegg», о чем так настойчиво твердили раньше, а как произведение великого композитора Моцарта! Отсюда следует: сочинение, о котором мы ведем сейчас речь, было исполнено в сентябре 1791 года, то есть за три месяца до смерти Моцарта!

Английский музыковед Блюме в журнале «The Musical Quarterly» (Лондон, апрель 1961 года) возмущенно восклицает:

«Зайти так далеко, как Андре и Кернер, это значит обвинить в чудовищном обмане всех потомков, начиная с современников Моцарта — Констанции, Эйблера и Зюсмайра, и Кернер не боится этого». По поводу подобного высказывания, повторенного затем и в «Syntagma musicologicum» (Barenreiter/Kassel, 1963), можно только ответить: да, именно так!

Итак, подведем итог этой беглой дискуссии:

Вплоть до наших дней Реквием остается, видимо, величайшей мистификацией в истории мировой культуры. То, что Моцарт счел незрелым для публикации, то, что он «из-под полы» продал частному лицу задолго до своей смерти и о чем впоследствии старался не распространяться, было теперь возведено в summum opus summi viri (великий опус великого человека — лат.)! Как, разве Немечек и Ниссен не упоминали в связи с отравлением Моцарта о «Реквиеме»? Но раз слово это прозвучало, то первым, кто мог его произнести, уж, конечно же, был сам Моцарт! Такой шанс упускать было нельзя.

И что же дальше?.. Берем листы давнишнего, порядком забытого уже опуса, раскладываем их на все стороны света, поручаем кому-нибудь с похожим почерком сделать пару изменений и дополнений, затем плодим копии и дубликаты. и вот «последнее сочинение», от которого у слушателей по спине пробегают мурашки благоговения, готово! Ничего не изменит здесь и росчерк «di me W. A. Mozart 792» вверху рядом с названием; он напоминает манеру росчерка молодого мастера, но год явно проставлен после смерти. Ибо эта будто бы собственноручная датировка Моцарта опровергается уже его датой смерти. И словно по мановению волшебной палочки сочинение было сотворено. Смертельная болезнь — предупреждение о смерти — погребальная музыка: какая сладостная наживка для просвещенных дилетантов.

Моцарт умер рано — следовательно, должна быть и заупокойная месса — ведь «смертельно больной» Моцарт пророчески предвидел свой «преждевременный» конец. Только с Реквиемом убийство Моцарта стало «законченным». Толкование этих печальных источников по обрывкам, запискам и «автографам» сразу было делом безнадежным. Мистика, ложь, страх перед разоблачением и — сделка с совестью: вот четыре источника, давших общий знаменатель — Реквием. Да, если б еще хоть какое-нибудь упоминание о нем в Каталоге сочинений. тогда уж ликование было бы безграничным. Но, к сожалению, дальше — одно молчание.

То, что Реквием в своем начале написан — вот только когда! — Моцартом, спору нет. Но его отношение к «последнему репертуару» композитора таково же, как отношение Атлантиды к географии сегодняшнего дня!

В элегантную буржуазную Вену я прилетел из Франкфурта-на-Майне в полдень. Тут обошлось без сюрпризов — все шло по плану.

Я сразу же отправился в известное заведение «Cafe Landtmann», расположенное рядом с Бургтеатром и Венской ратушей. Здесь, как я знал, собираются политики, театралы, бизнесмены, артисты.

У кельнера я спросил:

— Entschuldigen Sie, bitte, zeigen Sie mir den kleinen Tisch und die Stelle, wo der Sägen des Kaffees Wolfgang Mozart (Извините, пожалуйста, покажите мне стол и место в кафе, где пил кофе сам Вольфганг Моцарт).

— Ist hier, — указал кельнер столик у окна. — Setzen Sie sich, bitte hin. Sie werden jetzt bedienen (Это здесь. Садитесь, пожалуйста. Вас сейчас обслужат).