Геннадий Смолин - Моцарт. Посланец из иного мира [Мистико-эзотерическое расследование]

— Маэстро уже тогда чувствовал себя хворым. Невыносимые боли в пояснице, слабость, обмороки, раздражительность и неустойчивость настроения — терзали его. Нам очень пригодилась настойка барона Свитена.

— Так вы давали ему Liquor mercurii Swietenii? (Настойку ртутную по Свитену — лат .) — спросил я. — И в каких же пропорциях?

— Утром и вечером по две пилюли, растворенных в водке.

— И что, Маэстро стало лучше?

— Наоборот — пришлось прекратить пользовать его ликером.

— Так значит, в герр бароне проснулся его отец, лейб-медик жены императора Марии Терезии Герхард Ван Свитен? — вслух подумал я и ужаснулся от нахлынувших мыслей:

«Настойка по Свитену содержала от 0,25 до 0,5 грана и стоило запятую перенести вправо на один знак, и Моцарт получит сулему — яд в чистом виде!»

Зюсмайр расценил мое молчание однозначно: дескать, вопрос исчерпан, и совершенно некстати проговорил:

— Удивительно, но с возрастом человек лучше помнит события двадцатилетней давности, нежели то, что случилось с ним вчера.

Пока я думал, что он имел в виду, Зюсмайр стал рассказывать о детстве Моцарта:

— Его мать Анна-Мария обожала Вольфганга. Она умела видеть в каждом человеке его лучшие стороны, и Вольфганг, ее сын, не был исключением. Он всегда старался вести себя наилучшим образом, легко и изящно двигаться; но мама, бывало, говорила дочери:

«Нанерль, ну-ка быстренько прячь фарфор, а то Вольфганг идет!»

— Да, конечно, Вольферль был в детстве шалуном.

— Знаете, доктор Клоссет, его мать была единственным человеком, кто умел делать замечания Вольфгангу, не обижая при этом сына.

— Как же ей это удавалось, герр Франц?

— Не знаю, — отвечал Зюсмайр. — Как мать, Анна-Мария чувствовала его настроение. Она не обращала внимания на его клоунские выходки или не замечала признаков недовольства, появлявшихся всякий раз, когда она напоминала Вольфгангу о каких-то его обязанностях.

Просто она делала это очень тактично, и Вольфганг всегда соглашался с матушкой.

— В самом деле? — удивился я, силясь увязать образ кроткого молодого человека с тем стремительным и горячим Вольфгангом Амадеем Моцартом, которого я знал.

— О, да, — кивнул Зюсмайр. — Понимаете, фрау Анна-Мария хорошо знала, когда нужно оставить Вольфганга в покое. Она первой замечала это отсутствующее выражение в его взгляде и делала замечания сестре Моцарта: «Нанерль, не трогай Вольферля; видишь, он опять витает в облаках».

Я откинулся в кресле, любуясь Францем Зюсмайром. Лицо его, еще минуту назад бледное как смерть, расцвело румянцем.

«Это у него жар, — подумал я. — Нужно сказать слуге, чтобы наложил на лоб холодные компрессы».

Приоткрылась дверь, и в комнату вошел его слуга.

— Герр Зюсмайр, — спросил он, склонившись над кроватью, — не угодно принести вам чаю?

— Нет, спасибо, — вежливо отозвался Зюсмайр.

Зюсмайр вдруг приложил палец к губам и прошипел:

— Тсс!.. Я никому не доверяю: ни прислуге, ни аббату Максимилиану Штадлеру. Аббат страшный человек, он мне пересказывает всякие гадости, которые исходили от Констанции. Якобы, после смерти Моцарта на его рабочем пюпитре находилось «несколько каких-то листиков бумаги с музыкой», которые она, не зная их содержания, передала мне, — это и был Реквием. Более того, она напридумала потом с три короба вранья. Когда Моцарт почувствовал себя плохо, то я часто должен был пропевать с ним и с Констанцией то, что было уже написано маэстро, а перед смертью я получал от Моцарта подлинное руководство (förmliche Unterricht) к Реквиему. Ей даже запечатлелось, что Моцарт часто говорил мне, по ее словам, «балбесу и свинмайеру»:

«Ei, da stehen die Ochsen wieder am Berge» («Эге, опять уставился как баран на новые ворота»).

Я не выдержал и прыснул, точно мальчик, но тут же извинился:

— Простите, герр Франц.

Но Зюсмайра как будто прорвало:

— Герр доктор, все это сказка для просвещенных идиотов. Во-первых, листки с неоконченным Реквиемом я совершенно случайно нашел в кипе бумаг, и относились они к 1784 году.

Дело даже не в этом. Чья идея с Реквиемом — неизвестно. Скорее, инициатор этого проекта был аббат Штадлер, который в союзе с Констанцией решили поставить жирную логическую точку на жизни и смерти Моцарта.

— Вы в этом уверены? — наивно поинтересовался я.

— Более чем, — махнув рукой, сказал Зюсмайр и добавил: — Скажу вам, как на духу — мне терять нечего. Заказчик Реквиема (граф Вальзегг) уже в августе 1791 года имел на руках свой Реквием, целиком дописанный до «Sanctus». Мне он особенно врезался в память из-за использования в нем бассетгорнов.

— Получается, что Моцарт достал старый опус и по желанию заказчика переделал его в заупокойную мессу для частного лица — и все это задолго до своей смерти?

— Именно. После смерти графини Вальзегг в январе 1791 года Реквием был заказан, получен и исполнен. А в сентябре, то есть уже после приснопамятного Реквиема, о котором столько споров, Моцарт находился в Праге на коронации императора Леопольда.

— И у вас есть доказательства?

Зюсмайр кивнул головой, задумался и негромко сказал:

— У меня достаточно доказательств: бумаги, письма, документы.

Это были последние его слова. Мы попрощались с маэстро Зюсмайром, а встретились уже на его собственной панихиде.

После смерти Моцарта прошло пятнадцать лет. А какие встречи последовали после этой даты!..

Мой жизненный путь вновь пересекся с аббатом Максимилианом Штадлером, вернее — он самолично нанес мне визит.

Однажды служанка доложила, что меня спрашивает какой-то человек. Она проводила его в гостиную и попросила подождать, пока узнает, удобно ли мне принять его в этот час. Она протянула мне визитную карточку. Я прочел:

«Аббат Максимилиан Штадлер, доктор теологии, помощник фрау Констанции Моцарт».

— Господи! — ахнул я, мучаясь в предчувствиях, и добавил: — Не буди лихо, пока оно тихо.

Конечно же, до меня доносились слухи о нем. Я знал, например, что, когда Зигмунд Нойком собирался писать биографию Моцарта, то Максимилиан Штадлер сам принялся собирать для него материалы. Ему было легко это сделать, ибо вскоре после смерти маэстро он стал помощником и поверенным в делах у мадам Моцарт.

Я тут же вспомнил завуалированную ревность Максимилиана Штадлера к тем, к кому Моцарт высказывал малейшие признаки расположения. Это походило на тотальный контроль и даже слежку. Одно было непонятно, сам ли аббат был автором этого патронажа маэстро, или он был миссионером тех тайных мира сего, мира Зазеркалья и тьмы. После смерти Моцарта я сразу же вычеркнул из жизни все, что касалось моих взаимоотношений с Максимилианом Штадлером, поскольку я был не слишком высокого мнения о нем и никогда не поддерживал с ним контактов.