Филипп Матисзак - 24 часа в Древнем Риме

Жрица довольна тем, что выбрано животное с рыжей шерстью, которое поэтому отвратительно богам. Римляне считают, что боги предпочитают жертвоприношение животных, наиболее угодных им, – например, Янус предпочитает баранов, а Марс, бог войны, каждый октябрь требует лошадь. Тем не менее общее учение Исиды может увидеть недостатки в этом рассуждении. Если вы приносите в жертву животное, угодное богам, вы просто убиваете его. Воистину, те существа, которых боги предпочли бы видеть убитыми, – это те, которые им не нравятся, и те, которые, по их мнению, должны исчезнуть с лица земли. (Есть сложная теологическая причина, почему египетские боги не любят рыжих животных, на которой нам не нужно останавливаться.)

Раньше жрица бросала голову принесенного в жертву животного в Тибр. Однако, пронаблюдав за ней несколько раз, азиатский мясник, расположившийся ниже по дороге, сделал ей хорошее предложение относительно голов жертвенных животных. Проконсультировавшись в храме, жрица обнаружила, что это более выгодная и правильная форма захоронения, поэтому она рассчитывает провести некоторое время завтра утром, торгуясь за останки своей жертвы.

Сегодня же, прежде чем начать обряд жертвоприношения, ей предстоит выяснить, что именно повар приготовил для нее вместо запретного осетра. Довольно угрюмо шеф-повар признаёт, что он решил обезопаситься и полностью отказаться от мяса. Он сообщает жрице, что у нее будет простой, но элегантный ужин из ячменных пирожков с луком и орехами. Жрица вперивает в повара странный взгляд.

«Лук? Я не могу есть лук!»

Ничего бессмысленного и фантастического, как думают некоторые, ничего, проистекающего от суеверия, не вводят они в священные обряды: одно имеет основанием нравственность и пользу, другое не чуждо тонкостям истории и природы, как, например, то, что связано с луком. Что Диктис, потомец Исиды, хватаясь за лук, упал в реку и утонул – это крайне неправдоподобно. Но жрецы, остерегая себя от лука, брезгуют им и отвращаются от него потому, что только он один вызревает и зацветает при убывающей луне. И неприемлем он для постящихся и празднующих, так как у первых, отведавших его, вызывает жажду, а вторых заставляет плакать.

Когда ее муж отправляется в путь, жена Мирия, торговца пряностями, целует его в щеку и говорит ему: «Благополучного возвращения домой». Она говорит так, собирается ли он отправиться в двухлетнее путешествие в Александрию, их родную Сирию, или как сегодня – собирается на ужин на несколько часов. Не то чтобы обед у Марка Манидия лишен опасностей, – отмечает Мирий с легким содроганием. Когда посланник прибыл, чтобы сказать ему, что обед будет отложен, Мирий на мгновение задумался, не потому ли это, что хозяйка дома, Лициния, съела повара сырого и без соли.

Тем не менее красноречивая Лициния не менее опасна, чем сам Марк Манидий. Манидий, как убедился торговец пряностями, обладает мягкими манерами акулы, как и любой, кто способен откусить огромный кусок от прибыли ничего не подозревающего торговца. Он смотрит очень скромным взглядом – и прежде, чем вы это поймете, вы вовлечены в аренду складских помещений на десять процентов выше текущей ставки и сами зафиксировали эти условия, подписав контракт.

Мирий вспоминает об этом по дороге домой, чувствуя себя удовлетворенным и слегка виноватым оттого, что использует мягкую природу Манидия. Затем той же ночью он просыпается от осознания того, что именно он подписал.

Однако у Мирия из Мира нет другого выбора, кроме как вернуться к сделке с Манидием, хотя на этот раз, когда они пожмут руки, он аккуратно пересчитает все свои пальцы. Он только что получил сообщение о том, что торговый корабль «Дитя Ио» пришвартовался в Остии. «Дитя» – типичный корабль того времени: семидесятипятитонное судно, которое несет около полутора тысяч амфор. Среди этих амфор есть дюжина плотно закрытых контейнеров с маленькой свинцовой печатью – отличительной чертой торговца специями Мирия.

У этих контейнеров несколько странная форма по сравнению с обычными римскими амфорами, по той простой причине, что это не обычные римские амфоры. Они происходят из Барача, довольно неизвестного города на западном побережье Индии. Шесть из этих контейнеров набиты корицей, ладаном и имбирем и стоят почти столько же, сколько само торговое судно, которое их несет, остальные шесть наполнены измельченным черным перцем.

Эти рыночные города [на побережье Индийского океана] часто посещают крупные торговые суда, которым требуется большое количество перца и малабатрума (растения, скорее похожего на корицу). Кроме этого, оттуда можно импортировать слитки, топаз, тонкую ткань и белье, сурьму, кораллы, неочищенное стекло, олово, свинец, вино… и пшеницу, чтобы запастись провизией, так как трейдеры сюда ее не поставляют.

Экспорт включает перец: здесь есть один регион – место под названием Коттонара, который обеспечивает продукцией все местные рынки. Другие экспонаты включают обилие тонкого жемчуга, слоновой кости, шелковой ткани, сирийского дерева малабатрума и драгоценных камней всех видов, включая алмазы и сапфиры.

Те, кто едет в это место из Египта, делают это предпочтительно в июле.

Перец фантастически дорогой – рабочему человеку придется выложить плату за полтора месяца только за один фунт. Тем не менее римлянам нравится пряная пища, хотя многие из их специй, включая перец, должны быть импортированы из-за пределов Империи. Большинство римлян понятия не имеют о происхождении черного порошка, который придает остроты их чечевичному супу, но Мирий знает, что его привозят из штата Керала в Индии. (Там местные жители называют перец kari, а «карри» – это название для острых восточных блюд.) Почти каждый рецепт римского автора кулинарных книг Апиция содержит перец, но во многих блюдах он, безусловно, самый дорогой ингредиент.

Когда вы импортируете такие ценные материалы, как перец, в такой корыстный город, как Рим, единственным непреодолимое требование – хранение их в самом безопасном месте, которое можно найти.

Рим платит за перец и другие специи золотом, и иногда Мирий удивляется, разумно ли тратить буквально тонны золота из бюджета каждый год, чтобы заплатить за роскошь, которая окажется в сточных водах после того, как ее употребят. Как заметил натуралист Плиний Старший столетие назад: