Артур Брайант - Эпоха рыцарства

Но Эдуард старался не перегибать палку. В его намерения не входила ссора с Церковью, он просто хотел, чтобы ее власть распространялась в рамках, которые он и его подчиненные считали законными. Более того, он намеревался обложить налогом церковное имущество, что могло бы стать подспорьем в ведении валлийской войны, но это было возможно только с согласия духовенства. Король уже собрал щитовые деньги с каждого рыцаря, непосредственно не участвовавшего в военных действиях, штраф со всех зажиточных фригольдеров, отказавшихся от посвящения в рыцари, и парламентскую субсидию, состоящую из налога на десятую часть собственности каждого мирянина. Он также провел денежную реформу, назначив суровые наказания фальшивомонетчикам и тем, кто обрезает края монет, – мера, особенно сильно коснувшаяся евреев, которые, уже подвергшись сокрушительным налогам и забыв свое наследственное ремесло ростовщичества, прибегали к чеканке монет и, по бытовавшему в то время мнению, обрезке монет [134].

Но даже эти дополнительные поборы не могли помочь Эдуарду оплатить все расходы своего королевства, не прибегая к помощи такой международной организации, как Церковь, которая владела большой частью достояния страны. Тогда король попросил архиепископов созвать представителей их епархий, чтобы рассмотреть его финансовые нужды, – шаг, который предпринимался только перед крестовым походом. В то же время он дал понять, что, защищая своих министров и судей, он, однако, в целом поддерживает церковную реформу. Также он отметил, что не возражает против привилегий для духовенства, если они не наносят ущерба государству. Король не делал никаких попыток ущемить право Церкви – не вызывающее сомнений со времен Бекета – определять наказание клирикам, совершившим преступление. Он признал, или сделал вид, что признал, требование церковных судов распоряжаться пожертвованиями, подношениями и похоронными пошлинами, а также церковными десятинами, в случае, когда права мирских покровителей не ставятся под сомнение. Эдуард пообещал, что скот и повозки, принадлежащие духовенству, будут свободны от реквизиций для нужд королевского двора, и что преступники, которым церковь гарантирует убежище, не будут арестовываться на пути в место высылки. И дабы не уронить достоинства примаса, король согласился представить на рассмотрение комиссии королевских служащих печально знаменитые запретительные приказы, сообщив, что вынесенное ими решение будет окончательным.

Хотя большинство требований редингского совета были отложены или отклонены, лобового столкновения между королем и архиепископом, какое имело место веком ранее, не произошло. Эдуард оказался мудрее Генриха II, а Печем – менее фанатичным, чем Бекет. С тех пор как Церковь перестала подрывать авторитет государства и претендовать на абсолютную власть, король мог позволить себе быть великодушным. После предупреждения, что любое обсуждение прелатами дел, касающихся личности короля или его имущества, могло подвергать опасности их церковные владения и доходы, он проигнорировал дальнейшие угрозы Печема отлучить от Церкви нарушителей свобод духовенства. Архиепископ, не встретивший попыток заставить его отказаться от своих слов, принял status quo и не выразил негодования по поводу своего венценосного правителя. «Его превосходительство», – так он продолжал называть короля.

Слабость позиции Печема заключалась в том, что его собратья-клирики не поддерживали его. Больше всего реформами были недовольны именно церковнослужители – члены монашеских орденов, чьи привилегии оказались под угрозой, или аристократы, одновременно возглавляющие несколько приходов, как, например, Бого де Клэр, брат графа Глостера, который занимал выгодные посты в тринадцати епархиях и, получая доходы почти с тридцати церковных должностей, не исполнял ни одной из своих обязанностей. Епископ Батский, королевский канцлер, был главным противником церковных судов и крупнейшим обладателем должностей, жаловавшим бенефиции своим бастардам. И даже самые благочестивые из викарных епископов Печема ссорились с ним из-за того, что он настаивал на своем праве совершать объезды их епархий и вторгаться в местные дела архиепископского суда [135]– такой же процесс централизации, против которого так яростно протестовал архиепископ, когда он проводился Короной в отношении церковных судов. Несомненно, в отношении к своим собратьям примас был более авторитарен, чем король, который по крайней мере искал поддержки проводимым реформам у своих «главных людей». Невзирая на каноническое право, Печем с завидным постоянством и весьма быстро издавал декреталии без созыва канонического совета.

Даже папский бюрократический аппарат не поддерживал архиепископа и за определенную цену был готов встать на сторону его противников. Однажды Печему пришлось предстать в римской курии на шести процессах. А безжалостная настойчивость, с которой папские банкиры из Италии под угрозой отлучения требовали у него выплатить долги его епархии, ввергла беднягу в отчаяние [136]. Щедро раздающий милостыню, окруженный, как и любой другой феодальный магнат, огромной свитой чиновников и подчиненных, примас ощущал себя «подавленным и отягощенным» деньгами, которыми он владел. Ему даже приходилось занимать у короля – кредит, который, хотя и милостиво предоставленный, ничего не сделал для укрепления его власти в нападках на неканонические прерогативы.

Только в сфере внутренней церковной реформы рвение Печема к христианскому совершенству могло достичь чего-либо постоянного. Главным его даром своей стране были провизии, которые в 1281 году собор в Ламбете составил по его настоянию для образования приходских священников. В своих ордонансах примас составил правила, как давать религиозные наставления и выслушивать исповеди, восстанавливать и содержать церкви и церковные дворы, как уберечь тело Господне от небрежения и неверного использования. Как все крупные церковнослужители своей эпохи его глубоко заинтересовала доктрина «пресуществления» – попытка ученых мужей определить таинство Евхаристии, принятой ранее Латеранским собором. Ведь люди должны знать, отмечал он, «преславного Бога, представшего в образе хлеба», поэтому и беспрестанно стремился донести до невежественных и суеверных приходских церковнослужителей всю важность ограждения священного тела Христова или облатки от кощунственного небрежения или оскорбления колдунами и магами. Он настаивал на том, что облатку всегда следует хранить в дароносице внутри закрытой коробки или раки [137]и, пронося по улице к постели больного или умирающего, благоговейно сопровождать с колоколом и свечой.