Николай Костомаров - Казаки

— Тут Греческий двир? — спросила Ганна.

— Тут? Кош тебе? — спросили караульные.

— Гетьмана Петра Дорошенка.

— Нельзя! — грозно отвечал караульный. — Зачем тебе его? Вон наш полуголова. Спроси его.

Он указал на ходившего по двору стрелецкого полуго-лову. Ганна подошла к нему, поклонилась и сказала:

— Чи не можно, добродию, побачить гетьмана Доро-. шенка?

Полуголова подозрительно оглядел ее с головы до ног и проворчал:

— Первое — он уж не гетман и величать его так нельзя. А второе — какое тебе до него будет такое дело? Ты черкашенка> что ли.

— Эге! — отвечала Ганна.

— Не велено без позволения от Приказа пускать к нему никого, кроме тех, что на Малороссийском дворе черкасы в посольстве приехали, — сказал полуголова. — Ты из ихних, что ли.

— Я его родычка, — сказала Ганна:

— Что это такое: родичка? — говорил полуголова. — Родня ему приходишься, что ли? ..

— Эге! — сказала Ганна.

— Хорошо, я сам поведу тебя к нему, — отвечал полуголова.

Петро Дорошенко, привезенный в Москву, был помешен на Греческом дворе и находился в состоянии, составлявшем середину между положением гостя и пленника. Уже он представлялся ко двору, удостоился целовать царскую руку, думный дьяк перед лицом самого великого государя изрек прощение всем его винам и противностям; затем ему сказано было, что он останется в Москве до" окончания, войны с турками для совета о разных воинских делах. С тех пор он жил на Греческом дворе; его действительно приглашали в Приказ раза три, брали от него сказ-

ку о татарских и турецких путях, о средствах к обороне. Чигарина и тому подобное. Между тем у его помещения стояло на карауле попеременно по двадцати стрельцов с полуголовами. Наконец, в последние перед этим дни позвали его к думному дьяку Лариону Иванову и тот сказал ему, чтоб он подал челобитную о доставлении ему в Москву жены его — Дорошенко ужаснулся.

— Великому государю, значит, угодно меня оставить здесь навсегда? — спросил он.

— Такой воли великого государя нет, — отвечал дьяк. — Но тебе указано жить на Москве, доколе не утишится война с неверными, а сколько времени она будет длиться, про то Бог весть. Мужу от жены врознь пребывати не подобает.

Нечего было делать Петру Дорошенку. Написал он со слов думного дьяка челобцтную о привозе его жены. В ожидании привоза немилой ему жены и не зная чем окончится его судьба, Дорошенко метался словно дикий зверь в клетке. Донельзя опротивела ему тогда эта Москва. Думал было. он спокойно доживать веку после своей бурной жизни в милой родной Украине, посреди родного народа, на полной воле, а его держат в Московской земле и притом в неволе, хотя не говорят ему, что он в неволе.

В это-то время стрелецкий полуголова привел к нему Ганну Кусивну.

Дорошенко ходил большими шагами по комнате в обычном своем волнении. Полуголова, в.ошедши с Ганною, сказал:

— Петр Дорофеевич! Вот эта женщина желает видеть твою милость. Говорит она: сродни твоей милости.

— Я не знаю этой женщины, — сказал Дорошенко, оглядевши Ганну. И потом, обратясь к ней спросил: — Яка ты мени родычка. '

— Я така тоби родычка, як уси наськи люды тоби ро-дычи, — сказала Ганна. — Ясневельможный гетмане! Вьы слухай мене, я прийшла до твоеи мылосты за порадою. Поможи мени, бидолази!

— Я не гетман, — сказал Дорошенко: — навит не пол-. ковнык, жадного уряду не маю! Я просто въязень у Моск-ви! Чим я тоби помажу? Я сам бидный. Уси статки маетки свои покынув у Чыгирыни, да у Сосныци. ' .

— Я не грошей прийшла прохаты, — сказала Кусивна: — хоч я така убога, що и хлиба шматка не маю на чужий сторони, а прийшла до твоеи мылосты не за гроши-ма, а за порадою Выслухай мене, пане, дай мени пора-доньку, бидний, несчастний сыроти, ни до кого мени повер-нутыся, пригорнутыся на чужий чужыни, тильки до своих людей. — И она, заливаясь слезами, повалилась к ногам Дорошенка. С головы ее спала_кика. Ганна на первых порах сконфузилась, очутившись простоволосою, но не решалась надевать на голову противного, насильно ей навязанного московского головного убора.

И почему-то вспомнил Дорошенко, как перед ним со слезами валялись бедные украинцы, когда он их отдавал сотнями в неволю туркам и татарам. Не жаль ему их тогда было, потому что думал он тогда не о лицах по одиночке, а о целой отчизне, которой хотел добыть свободы и независимости. Теперь уже об этой отчизне он не думал, пото.,. му что сам погубил ее. Теперь жаль ему стало неизвестной женщины, валявшейся у ног его.

— Встань, молодыце, — сказал он: — и кажи: звидки ты. -

— 3 Черныгова, — отвечала Ганна: — козацького роду, по батькови Кусивна. В Петривку торик виддалы мене замиж, владыка дозволыв повинчаты, а мий молодый в той же день пийшов у поход; а я ввечери пийшла по-воду до рички Стрыжня: в потайныку мене ухопылы, очи и рот завъязалы и приволоклы до воеводы, а воевода згвалтовав мене и видаслав з своимы людьмы у свою вотчину пид Москву, и там приказав мене гвалтом повинчаты з своим чоловиком, а потым приихавши сам до Москвы, прыказав мене прывезты, хоче щоб я жил;а з тым его чоловиком з яким мене гвалтом повинчано, а ему самому стала пидлож-ныцею. -

— А твий перший чоловик жывый ще? — спросил Дорошенко.

— Не знаю, ясневельможный пане, чи вин ще жи-вый, — отвечала Ганна. — Его зовуть Яцько Молявка-Многопиняжный. Его в поход угналы, а мене ухоплена — и з тыеи поры я про ёго не чула. '

— Молявка-Многопиняжный! — воскликнул Дорошенко: — Я твого чоловика добре знаю. Вин тепер уже сотны-ком у Сосныци. Казав вин мени, що у ёго жинку укралы и виддалы за другого, казав! Якуж я тоби, молодыце, по-раду дам? Иды, молодыце, до думного дьяка Лариона Иванова и усе ёму повидай, як отсе мени повидала. Я ось тоби цидулу напышу до ёго! -

Он пошел в другую комнату. Ганна дожидалась стоя, опустивши глаза в землю. Дорошенко вышел, отдал ей написанную цидулу и сказал полуголове:

— Каж:Й:ть отвесты сю жону до Лариона Иванова в Приказ. А тоби, молодыце, на: от,_скильки здолаю, стильки помогаю.

Он подал ей несколько серебряных монет, вынес из другого покоя черный шелковый платок и вручил ей, сказавши, что это ей на голову, чтоб не. надевать более московской кики.

XV

Привели стрельцы Ганну Кусивну к думному дьяку Ла-риону Иванову, находившемуся тогда в Приказе. Это был сорокалетний плечистый мужчина с здоровым лицом, с красным от большого употребления напитков носом и с маленькой красноватой бородкой. Прочитавши цидулу Дорошенка, он велел позвать Ганну.

— Мы с тобою, красавица, — сказал он ей, — видимся в-первое, а кажись, я тебя уже знаю. Уж не та ли ты, что писано было нам от гетмана по челобитной полковника Борконского и всех черниговских всяких чинов обывателей на царского воеводу Чоглокова, между иными его худыми делами, что он заслал какую-то жену чужую в свою вотчину и там ее повенчали в другой раз с его человеком?