Николай Костомаров - Казаки

Быстро ожила придушенная пушкаревская партия. Полтава провозгласила полковником Пушкарева сына, Кирика; в другие полки из Полтавы расходились увещания — отторгнуться от власти гетмана; явились на воле Донец и Довгаль и другие, которых прежде московское правительство держало под стражею, как мятежников, а теперь считало защитниками правой стороны. Товарищ и друг Пушкаря, Искра, задержанный в последнее время в Москве, как er.o посланец, был знаком московским боярам еще прежде, при Хмельницком; теперь его не только отпустили с честью, но подали ему надежду сделаться гетманом. Он прибыл в Полтавский полк; около него составилась партия и провозгласила его гетманом, Искра разослал универсалы и требовал себе покорности. Своевольства, которые терпел народ в последнее время, когда войско- пребывало в восточной Украине, озлобили народ еще пуще против гетмана. Клич нового предводителя находил себе отзыв в массе. Разогнанные голяки стали собираться: опять составили полк дейнеков, готовых служить воеводам в надежде грабежа и своевольства

Гетман приехал в Чигирин. За ним привезли Барабаша в оковах, Выговский не казнил его, — он как будто утешался 'его страданиями и унижением. Узнав о том, что делалось по следам его в Полтавском полку, он написал 17 октября путивльскому воеводе, выхвалял свою умеренность, какую он показал недавно, отступивши назад от границ московских; представлял, что, не дождавшись дьяка Василья Михайлова, подозревает, что этот дьяк оговорил его перед царем, и упрекал правительство, зачем оно допускает какому-то Искре называться гетманом. Задержанных посланцев он не стал более удерживать: 18 октября Порто-моии был освобожден из-под стражи и призван к гетману. Выговский вручил ему лист к царю Алексею Михайловичу. В этом листе гетман жаловался, что царь выдал против него печатную грамоту, где объявил его изменником, где будто бы обвинял его в намерении вводить латинскую веру (этого в грамоте и нет): он уверял в своей верности парю, просил не посылать войск. Гетман сказал Портомоину:

«Мне теперь подлинно стало известно, что те бунтовщики, которые посланы были в Москву от Пушкаря и Барабаша, пожалованы государевым жалованьем, — их поделали и гетманами, и полковниками, и дали им знамена, литавры, трубы и с честью отпустили их из Москвы на свободу. Бояре и воеводы готовятся на меня идти с ратными людьми, по наговору Пушкаревых и барабашевых послов, за то, что будто я с Войском и татарами ходил на украинные города великого государя; а я ходил вовсе не для разорения государевых городов, но для усмирения своевольников, и не сделал ничего дурного государевым людям. Как прежде я служил верно великому государю, так и теперь верно служу ему. Пусть же государь окажет нам всем государскую милость, — пусть не посылает бояр и воевод своих с ратными людьми войною на нас, — пусть пришлет к нам по договору своих ближних людей, чтобы мы с ними постановили статьи; если государь не дозволит этого учинить и пошлет на нас ратных людей, то мы будем стоять против них и станем с ними биться, и будут помогать нам польские, шведские, волошские ратные люди, и

крымские татары придут, а турский султан давно уже пишет ко мне о соединении и дает ратных людей на помощь. Повсюду, где только можно найти ратных людей, нарочно разошлю своих станичников, чтобы ко мне собирались поскорее . Теперь, однако, еще не стану воевать и пошлю к государю своих послов». '

«Я сидел в неволе, — сказал Портомоин, — и мне ничего неизвестно, а что ты, гетман, говоришь, все это я передам его царскому величеству».

«Вслед за тобою, — продолжал Выговский, — я отпущу и Тюлюбаева, и всех прочих московских людей, задержанных здесь, а сам пойду под Киев, — Киева добывать! .. на разговор под Киев пойду!» — прибавил он, засмеявшись.

Провожаемый такими угрозами, выехал Портомоин из Чигорина, но во время дороги скоро испытал, что эти угрозы на самом деле не очень страшны. Народ говорил ему:

«Как гетман ходил с войском на границу, тогда много сел и городов разорили казаки, а татары увели много полону в Крым. Теперь, говорят, еще царские воеводы придут нас разорять; но мы с государевыми ратными людьми биться не станем: заодно с ними пойдем против гетмана».

Действительно, Выговский намеревался сделать другое покушение на Киев. Когда он возвратился в Чигирин, то узнал о неприязненных для него поступках Шереметева: отряд ратных людей, по приказанию киевского воеводы, отправился на Белую Церковь, белоцерковские козаки вступили с ними в бой и были разбиты; сам полковник взят в плен. В Киеве совершено было несколько казней. Гетман, распустив своих полковников, приказал им собирать полковые рады и уговорить козакав добывать Киев. Но на этих радах чернь не показывала большой охоты, и некоторые полковники известили гетмана, что вообще, как они заметили, на своих надежда слаба: остается надеяться на крымского хана, да на его татар. В Путивле и пограничных городах сильно тревожились; разнеслись слухи, что гетман приступил к Киеву; Шереметев был отрезан, невозможно было достать вестей, всюду были перехвачены пути; появится какой-нибудь москаль в Украине, — его тотчас задержат или убьют. Из Путивля какой-то молодец малороссиянин взялся провезти в Киев записку, зашивши ее -в рубаху: это показывает, как опасно и трудно было тогда проезжать через край нескончаемых мятежей и беспокойств. Молодец не воротился. Другой вместо него, нежданно для путивльских воевод, явился вестовщиком из Киева: это был племянник нежинского протопопа Максима

Филимонова, ревностного сторонника Москвы. Узнавший, что на Шереметева собирается новая гроза, протопоп составил для племянника проезжую память, укрепил ее гетманскою печатью, снятою с какой-то гетманской грамоты, и с этим фальшивым документом отправил его будто бы в Чигирин. Он ехал через Киев как бы проездом, виделся с Шереметевым, взял от него письмо к Ромоданавскому, и таким же образом пробрался через Малороссию в Путивль. Оттуда воевода благополучно доставил его в Москву, и это заставило правительство послать скорее, Ромодановского в Украину. .

Выговский готовился к решительным неприязненным действиям, а все еще продолжал уверять московское правительство в своей верности и желании признавать царя своим государем. Письма за письмами посылались в Москву; главным виновником зла признавался Шереметевсобвинял-ся он в том, что разоряет украинские села и деревни, губит народ, кровь проливает. Старик Евстафий, отец гетмана, писал к приятелю своему Бутурлину (с которым так подружился в Киеве, что даже называл его нареченным сыном), что если б Бутурлин оставался воеводою, то и никаких смут не было бы: все приписывалось поступкам Шереметева да Ромодановского. «Сын мой, — выражался он, — как присягал, так и сохранить свою присягу хочет и остаться неизменным подданным и слугою его царского величества; не был он изменником и не будет. Но паи Шереметев и паи Ромодановский не обращают внимания на его заслуги; они хотели erd убить, — нам сообщили это известие вашей же милости москали; потому-то сын мой и брат вашей милости должен поневоле промышлять, как охранить свою жизнь. Шереметев святые монастыри ни во что обратил, иноки выгнанные скитаются по чужим городам и по пустыням, слуге вашей милости, Левку, велел Шереметев голову срубить, а меня принудил бежать из Киева в Чигирин».