Михаил Чайлахян - К. А. Тимирязев - ученый, борец, мыслитель

Критика и нападки на учение Дарвина шли не только по линии борьбы с представлением об естественном отборе. Те или иные новые факты, полученные в области изучения изменчивости или наследственности, сейчас же возводились в ранг теории, исключающей теорию Дарвина, в ранг учения, носящего всеобъемлющий характер и объясняющего эволюцию организмов на Земле. Так было с мутационной теорией Де-Фриза, теорией «гетерогенеза» академика С. И. Коржинского, с менделизмом, послужившим базой антидарвинистических выступлений целого ряда генетиков, среди них Лотси и Бэтсона, этого «главы современных английских антидарвинистов», как называл его Тимирязев.

И здесь Климент Аркадьевич стоял на страже учения Дарвина. Де-Фриз, наблюдая на поле недалеко от Амстердама за растениями Oenothera lamarckiana [6] Энотера, или «свеча Ламарка», — растение из семейства ослинниковых. , установил появление новых форм в результате резких скачков, или мутаций; это якобы противоречило тому основному положению Дарвина, что виды образуются в результате длинного ряда превращений, мелких индивидуальных изменений. В России академик Коржинский также выступил со статьей, в которой описывает многочисленные случаи происхождения культурных растений резкими скачками. Назвав эти скачкообразные изменения «гетерогенезом», а также приписав Дарвину мысль о значении только мелких и незаметных индивидуальных различий, Коржинский утверждал, что в природе имеет место не процесс трансмутации, т. е. постепенного превращения видов, а гетерогенезис, т. е. скачкообразные резкие изменения. Различие между Де-Фризом и Коржинским заключалось в том, что первый считал, что мутации все же закрепляются естественным отбором, а второй допускал существование в организмах какой-то «тенденции прогресса».

Тимирязев показывает, что только незнание работ Дарвина могло привести этих ученых и некоторых других к утверждению того, что Дарвин всю изменчивость сводил лишь к мелким изменениям. Нет, он допускал и крупные изменения и вначале придавал им даже более важное значение, чем мелким. Таким образом, мутационная теория Де-Фриза и наблюдения Коржинского никак не могут быть поставлены в противовес учению Дарвина, а должны рассматриваться лишь как его дополнение, тем более что сам Де-Фриз целиком признает действие естественного отбора.

Наконец, «открытие» в 1900 году статей августинского монаха Менделя, напечатанных в 1875 году в журнале Общества естествоиспытателей в Брюнне, также привело многих генетиков к стремлению сменить дарвинизм на менделизм. Особенно богатую почву эта реакция нашла в Англии среди английских генетиков во главе с Бэтсоном. Поддерживая вначале то убеждение, что изменчивость совершается только скачками, он в дальнейшем пришел к выводу, что вопрос о происхождении видов неразрешим, так же как вопросы о приспособлениях и о причинах изменчивости.

После «открытия» статей Менделя Бэтсон начинает всячески провозглашать установленные им закономерности и утверждать, что значение менделизма не меньшее, чем учения Дарвина. Все это делалось «с трубными звуками», как пишет Уоллес; даже на праздновании в Кэмбридже, посвященном памяти Дарвина, где в числе других ученых Тимирязев получил почетное звание доктора Кембриджского университета, мендельянцы постарались всячески пропагандировать менделизм; на витринах книжной лавки Кэмбриджского университета в эти дни были выставлены не произведения Дарвина, а объявления о выходе в свет новой книги Бэтсона «Менделизм». В приложении к газете «Таймс» тех дней проводилась идея, что дарвинизм не разрешил проблему происхождения видов, но что она может быть разрешена менделизмом.

Тимирязев в целом ряде своих выступлений неоднократно указывал на полную несостоятельность не только такого рода провозглашений, но и сопоставления менделизма и дарвинизма, а в статье «Мендель», помещенной в энциклопедическом словаре «Гранат», дал детальный анализ этого вопроса. Как пишет Тимирязев, выводы Менделя из его опытов состоят в том, что в некоторых случаях, при скрещивании, например, желтого и зеленого гороха, в первом поколении получается не желто-зеленый, а исключительно желтый горох, во втором поколении из исключительно желтых получаются и желтые и зеленые, причем количественно они распределяются в отношении 3:1 (на три желтых один зеленый); в третьем поколении зеленые горохи уже чистокровные, а из желтых только одна треть чистокровных, остальные две трети вновь дают желтые и зеленые.

Эти опыты Менделя показывают, что при скрещивании многие признаки не сливаются и не делятся пополам, а сохраняются и распределяются в потомстве определенным образом. Это впоследствии было полностью подтверждено точными экспериментами. Вместе с тем было также установлено, что большинство признаков у разнообразных организмов при своем расщеплении не подчиняется численным отношениям Менделя. Факты неслияния известных признаков при скрещивании наблюдались еще самим Дарвином («Возделываемые растения и прирученные животные»). Опыты Менделя подтверждают эти факты, дают известное объяснение наблюдаемым закономерностям и указывают на необходимость производить большое число наблюдений в этом направлении. Но, оставаясь в границах изучения лишь одного фактора происхождения видов — закономерностей наследования признаков, менделизм никак не может быть сопоставлен с дарвинизмом.

Защищая учение Дарвина от всяческих нападок и попыток дискредитировать это учение, Тимирязев весьма чутко реагировал и на всяческие попытки вернуться к витализму. Витализм — учение «о жизненной силе», заложенной в организмах и движущей их развитием, почти не имевший защитников в середине XIX века, начинает к концу века находить их.

Последователем этого учения в России неожиданно выступает академик И. П. Бородин. В своей речи, произнесенной на 25-летнем юбилее Петербургского общества естествоиспытателей и озаглавленной «Протоплазма и витализм», он заявил: «Мы присутствуем при зрелище столь же любопытном, сколь неожиданном для многих: витализм начинает возрождаться, хотя в иной, обновленной форме…». «Старушка жизненная сила, которую мы с таким триумфом хоронили, над которой всячески глумились, только притворилась мертвою и теперь решается предъявить какие-то права на жизнь, собираясь воспрянуть в обновленном виде…». «Наш же догорающий XIX век осекся, — осекся на вопросе о происхождении жизни».

Что привело Бородина к таким неожиданным признаниям? — ставит вопрос Тимирязев. Оказывается, неудачи науки: физиология растений якобы отказалась решить вопрос о движении питательных веществ в растении, до сих пор нет удовлетворительной теории движения воды в растении; более того, наука не смогла разрешить вечный вопрос о произвольном зарождении, о generatio spontanea.