Варвара Головина - Мемуары

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 1801 — 1802

Энтузиазм, внушаемый Императором Александром, достиг своего апогея. Все его друзья возвратились в Петербург или по собственному почину, или вызванные им. В столицу съезжались, тогда как в конце царствования Павла I она почти опустела от большого количества высланных, а также от боязни этого, приводившей к тому, что многие уезжали добровольно. Анархия заступила место самого строгого правления. Появились вновь всякого рода костюмы, кареты мчались во весь опор. Я сама видела гусарского офицера, скакавшего верхом по набережной тротуара с криком: «Теперь можно делать все что угодно».

Эта внезапная перемена пугала, но она была основана только на крайнем доверии, внушаемом добротою нового Императора, Съезжались со всех сторон государства, чтобы поглядеть на молодого Государя, любимого внука Екатерины II, воспоминание о которой жило во всех сердцах. Достаточно было одного этого наименования, чтобы привлечь к нему любовь всех подданных. Но все в нем способствовало доведению этой любви до восторженности и вызывало самые сладкие надежды. Восхваляли его добродетели, оправдывали то, что могло в нем не нравиться. Никогда начало царствования не было более блестящим.

Война с Англией, готовая разразиться в конце царствования Павла I, окончилась с момента вступления на престол Императора Александра. Известие об этой перемене не успело предупредить большое морское сражение у входа в Зунде между английским флотом под начальством Нельсона и датским флотом. Датчане, как верные союзники, с большим мужеством защищали вход в Балтийское море. Адмирал Чичагов 1)был послан в Копенгаген, чтобы вести переговоры о примирении, чего легко было достигнуть.

Беклешов был назначен генерал-прокурором вместо Обольянинова, получившего отставку. Князь Александр Куракин остался вице-канцлером. Пален был выслан в свое имение. Князь Зубов, участвовавший в преступлении из низких целей, захотел играть роль, но это ему не удалось, и он удалился в свои богатые владения. Его оба брата остались, как и остальные участники 11 марта.

Кутайсов покинул двор и отправился в Москву. Его низкое поведение во время последних лет царствования Павла заслужило ему общее презрение. Войско было оставлено на том же положении, только переменили форму: уничтожили косы и букли.

Весной в том же году наследная принцесса Баден-ская, мать Императрицы Елизаветы, приехала в Петербург вместе с двумя своими дочерьми: принцессой Амелией и принцессой Марией. Последняя впоследствии вышла замуж за герцога Брауншвейгского и умерла через несколько лет. Двор жил в Каменно- Островском дворце, а я на даче напротив дворца. Все представлялись принцессе Баденской, но я не имела этой чести. Я полагала, что всякая моя попытка, наименее подозрительная, может обратиться в таковую и что было лучше хранить молчание и оставаться в совершенном уединении.

В это время всякое отношение между мною и Императрицей было порвано, и я была в абсолютном неведении относительно всего, что ее касалось. То, что говорили в свете, не внушало мне никакого доверия, и я решилась ждать более счастливого момента, чтобы узнать то, что было для меня дороже моего счастья. Отныне я буду говорить о событиях, свидетельницей которых я была до того момента, когда, приближенная к Императрице, я вновь нашла в ее доверии воспоминание о многих счастливых минутах и забвение многих горестей. Тогда я расскажу то, что она пожелала мне передать о событиях, происшедших за этот долгий период.

Дом графини Строгановой стал одним из наиболее близких графу Толстому, который близко подружился в это время с князем Чарторижским и Новосильцевым 2). Их называли: Триумвират. Император особенно покровительствовал Строгановым и часто посещал их. Граф Толстой рассказывал там про меня самые оскорбительные и дурные вещи: я отняла у него жену, я старалась омрачить репутацию Императрицы Елизаветы... Все слушали его, одни по легковерию, другие из низости.

Признаюсь, что часто мое терпение готово было истощиться, но принцесса ободряла меня, смягчая горечь моих страданий и разделяя их.

Торжество графа Толстого достигло своей вершины, когда Императрица Елизавета написала его жене, чтобы она вернулась к ней. Графиня отправилась по приказанию Ее Величества и известила меня о своем возвращении, сообщая мне, что былр его причиной и что она ответила. Она приехала незадолго до отъезда принцессы Тарант, покинувшей Петербург в августе месяце. Я написала Толстой, чтобы она приезжала ко мне, только после того как она побывает при дворе, на случай, если там у нее что-нибудь вырвется по поводу меня, никто не мог бы подумать, что это продиктовано мною.

С крыльца моего дома был виден дворец и окна апартаментов Императрицы. Я знала, что там находится Толстая, и смотрела туда со смешанными чувствами, которые я не сумею объяснить.

Наконец, .графиня приехала ко мне, но счастье видеть ее было отравлено тем, что она рассказала мне про Императрицу.

Когда Толстая попросила позволения оставить ее, чтобы поехать ко мне, Ее Величество удивилась, что Толстой пришла в голову эта мысль.

— Как, — сказала она, — вы отправляетесь к графине Головиной?

— Да, Ваше Величество; она осталась моей подругой; никогда я не забуду того, что она для меня сделала и сколько вытерпела из-за меня. Признаюсь, я очень удивлена переменою Вашего Величества к ней.

— Ну вот, — возразила Императрица, — разве вы забыли историю с Ростопчиным?

Эта история была для меня тогда загадкой, объяснившейся много лет спустя. Нет ничего проще не знать о том, чего никогда и не думал совершать.

Графиня Толстая употребила все средства, чтобы ее муж опять стал бывать у нас, но это ей не удалось. Он отвечал ей, что Императрица Елизавета ему особенно запретила это.

Однажды вечером, в девятом часу, я была одна у себя в большой гостиной, дверь которой была открыта на перрон. Я видела между колонн перрона, как спокойно текла река. Вокруг меня царило молчание, но мое сердце страдало и находило мрачный оттенок в этом покое, слишком противоречившем моим чувствам. Мой муж и г-жа де Тарант гуляли; дети собирались спать; я была в глубоком одиночестве. Вдруг я услыхала топот лошадей. Я вышла на перрон и увидала Императрицу, ехавшую верхом, в сопровождении нескольких всадников. Она, заметив меня, пустила лошадь галопом и отвернула голову. У меня упало сердце. Я прислонилась к колонне и следила за ней взором, пока она не скрылась из виду. «Тебя презирают, обвиняют, быть может, ненавидят, — говорила я себе, — и все-таки ты любишь по-прежнему, как если бы ты была любима». Я смотрела на небо, прося Бога сжалиться надо мной. Слезы текли у меня из глаз и облегчали подавленное состояние моего сердца.