Виктор Буганов - Мир истории: Россия в XVII столетии

Заметно расширился кругозор русского человека, его миропонимание стало глубже и объемней. В историческое творчество, непосредственное историческое действие было втянуто много людей: и знатных, и бедных, рядовых. На авансцену истории выступают не только цари и думные чины, но и рядовые дворяне и посадские люди, крестьяне и казаки, многие из них становятся известными по всей России и в окрестных странах; к примеру — тот же Кузьма Минин или патриарх Никон, происходивший из нижегородских крестьян, его земляк протопоп Аввакум и другие расколо-учители. А народные предводители — Иван Болотников и Илья Горчаков («царевич Петр»), Иван Балаш и Степан Разин, выборные руководители восставших стрельцов (1682 и 1698 годы), многие другие по всей стране — воодушевляли тысячи и тысячи обездоленных и угнетенных, всю российскую чернь.

Сам воздух, казалось, толкал к новому, к переосмыслению человеком его роли в жизни страны. Но началось с малого — с первых ростков нового в культуре и быту. Это были лишь самые первые шаги, и их значение преувеличивать не приходится. Но их появление — симптомы эпохи, отличающейся от «досмутного» времени.

Во времена Ивана Грозного, его отца и сына грамотных можно было сыскать преимущественно среди лиц духовного или приказного сословия; в XVII веке их уже немало среди дворян и посадских людей. Даже среди крестьян, прежде всего черносошных, отчасти крепостных и других, среди холопов имелись грамотеи — старосты и целовальники, приказчики и писцы.

Но, конечно, подавляющая масса крестьян — люди неграмотные.

В целом процент грамотных по стране, хотя и медленно, увеличивался. Еще в первой половине столетия многие городские воеводы из-за неграмотности или малой грамотности шагу не могли ступить без дьяков и подьячих, своих подчиненных по воеводской избе — центру уездного управления. То же самое можно сказать и о многих дворянах, которых посылали из Москвы описывать и межевать земли, «сыскивать» беглых, чьи-либо упущения, преступления и т. д. Д. Е. Остафьева, соликамского воеводу, в конце 30-х годов, запросили из Москвы по поводу одного судебного дела: почему на этом важном документе нет его собственноручной подписи? И воевода продиктовал грамотному дьяку ответ, из которого становится ясно: дело не столько в болезни, о которой тот не преминул упомянуть, сколько в другом — хозяин города и уезда толком грамоте не умеет: «А в кое, государь, время я, холоп твой, и не болен, и я по нуже к твоему государеву сметному списку и к окладной росписи прикладываю руку, да и то по люцкому ученью: которое слово велят после которово написать, потому что я, холоп твой, умою грамоте мало; а и прочесть, государь, чюжово и своего письма не умею».

Во второй половине столетия на воеводствах сидели люди, как правило, грамотные; это прежде всего представители думных и московских чинов. Среди уездных дворян грамотных было немного.

Немало грамотных имелось в посадах. Занятия ремеслом и торговлей, разъезды по делам требовали знания письма и счета. Сохранилось от этого времени, особенно от второй половины века, много судебных, тяжебных дел. Они имеют подписи самих тяжущихся или тех, кто подписывался вместо них. Приговоры мирских сходов столичной Мещанской слободы последней четверти века показали заметный рост грамотности слобожан: с 36 процентов собственноручных подписей в 1677 году до 36–52 в 90-е годы. Мирские «заручные» челобитные посажан Соли Камской 80-90-х годов имеют от 40 до 49 процентов собственноручных подписей.

Конечно, участники мирских, слободских сходов или авторы челобитных — отнюдь не все посадское население города или слободы, а его полномочные представители, обычно из более зажиточных слоев. У них было больше возможности научиться письму и счету, особенно для всяких деловых нужд. Но это не означает, что все грамотные — из них. Довольно часто как раз малый достаток стимулировал стремление к знанию, грамоте. Об этом говорят, например, слова, сказанные в середине века (1654 год) посадскими людьми поморского города Яренска:

«У нас которые люди лутчие и прожиточные, и те грамоте не умеют. А которые люди и грамоте умеют, и те люди молотчие и к такому государеву делу (к службе в таможенных и кабацких головах. — В. Б.) не пригодятца».

К. Свечник и С. Попов, посадские люди из Вологды, почти полтора десятка лет спустя просили разрешить им заниматься в родном городе «площадным письмом» — составлением всякого рода документов, купчих и прочих, чтобы прокормиться. Для многих обедневших посажан такой способ добыть хлеб насущный — дело обычное: «А кормятся на Вологде в писчей избушке полощадным письмом посацкие оскуделые люди».

Эта картина характерна для многих городов. Например, в Устюге Великом таким путем добывали средства существования 53 площадных подьячих из местных посадских людей. Десятки и сотни таких же грамотеев трудились на площадях других городов.

Грамоте посадские и крестьяне учились у «мастеров» из священников и дьяконов, дьячков и подьячих, прочих грамотных людей. Известно на примере той же Соли Камской, что в ряде семей, особенно состоятельных — Хлепятиных, Холкиных, Сапожниковых и других — все мужчины «грамоте умели».

Нередко обучение грамоте строилось на началах обычного ремесленного ученичества, по «ученической записи», соединялось с обучением торговле, какому-либо ремеслу. К примеру, К. Буркова, мальчика из посажан Устюга Великого, матушка отдала (конец столетия) для обучения грамоте и кружевному делу Д. Шульгину — тяглецу столичной Семеновской слободы.

Обучались мужчины. Грамотных женщин было очень немного; они — из царского дома и высшего сословия, как цареана Софья, сестра и соперница Петра в борьбе за власть, и некоторые другие.

Учили прежде всего элементарной азбуке по азбуковникам, печатным и рукописным. В 1634 году опубликовали букварь В. Бурцева и с тех пор, в течение всего столетия, несколько раз переиздавали. На книжном складе московского Печатного двора в середине века лежало около 3 тысяч экземпляров бурцевского букваря, Стоил он одну копейку, или две деньги, весьма дешево по тогдашним ценам. Тогда же издали грамматику Мелетия Смотрицкого, украинского ученого; по ней потом учился Михаил Ломоносов. В конце столетия напечатали букварь Кариона Истомина, монаха Чудова монастыря, что в Московском Кремле, а также практическое руководство для счета — таблицу умножения — с мудреным заглавием: «Считание удобное, которым всякий человек, купующий или продающий, зело удобно изыскати может число всякие вещи».