Татьяна Гончарова - Плутарх

Плутарх уже завершал свое обучение, когда все земли и города облетела страшная весть о самоубийстве Нерона, преданного своим окружением. Потомки старинной римской знати не скрывали радости по поводу бесславной кончины «актера на троне», с его греческими локонами и любимчиками-гладиаторами. Население же провинций сожалело о снисходительном императоре — любителе искусств, да и в самом Риме было немало таких, которые вспоминали о нем как о заступнике и благодетеле. Не смея открыто выражать свою скорбь, эти люди из простонародья еще долго украшали гробницу Нерона цветами и выставляли его статуи подле ораторской трибуны на форуме.

В Италии же разгоралась новая смута: после того как прямо на улице был растерзан сенатский ставленник престарелый Сульпиций Гальба, борьба за высшую власть развернулась между Авлом Витгелием и Сальвием Отоном. За обоими стояли их легионы — сотни призванных под римские значки варваров, которые, как писал об этом римский историк Корнелий Тацит, «привыкнув к безделью, развращенные нищетой и распутством, жадно искали возможности ввязаться в заговоры, распри и даже гражданскую войну». Рассыпавшись по всей Италии, они грабили, насиловали и жгли, точно в завоеванной стране, и бедам этим, казалось, не будет конца. Как всегда во время смуты, зашевелились и восточные провинции, взбудораженные упорными слухами, что Нерон, живой и невредимый, скрывался до поры в каком-то тайном месте, а теперь появился в Азии и собирает войско, чтобы идти на Рим.

Как писал об этом в одном из своих сочинений Плутарх, «некто, выдавая себя за Нерона, привлек на свою сторону всю Элладу». О том, что Лженерона поддержала часть населения Греции, упоминает и Павсаний в «Описании Эллады». Самозванец был то ли раб из Понта, то ли вольноотпущенник из Италии, внешне похожий на покойного императора и довольно искусный в игре на кифаре; он собрал вокруг себя бывших солдат, всяких бродяг и рабов, вооружил их отобранным у купцов оружием и уже готовился отплыть в Италию, как был убит. Потом появился какой-то Аникет, бывший раб, захвативший с разношерстной шайкой Трапезунд и тоже якобы собиравшийся отправиться на запад на пиратских кораблях — отвоевывать свою империю. Был и третий Лженерон, также вскоре убитый. Затем восстали Иудея, Самария и Галлилея, население которых упорно сохраняло свою веру и обычаи. Чуждые эллинской культуре, распространившейся на востоке после походов Александра Македонского, эти люди так и не смирились с владычеством Рима. Смута разрасталась и население Ахайи замерло в тревожном ожидании, опасаясь, что дарованная им свобода не надолго переживет великодушного дарителя.

Завершив обучение, Плутарх покидал Афины взрослым человеком, унося в своем сердце сияющий, точно колонны Акрополя в ярком утреннем свете, образ свободной Эллады, их славного неповторимого прошлого. Этот величественный образ, сложившийся из рассказов Аммония и его просвещенных друзей, из чтения исторических и философских сочинений, из каждодневного созерцания великолепных строений и статуй, разрастаясь с годами, заполнил Плутарха целиком и по сравнению с ним окружавшая реальность стала действительно казаться лишь бледной тенью подлинного бытия.

«Что до меня, то я живу в небольшом городке и, чтобы не сделать его еще меньше, собираюсь в нем жить дальше», — писал Плутарх где-то в середине 80-х годов своему римскому Другу Сосию Сенециону. И действительно, в то время как многие одаренные, не утратившие вкуса к искусствам и умственной деятельности греки уже со времен македонского владычества устремлялись в столицы эллинистических царей, а впоследствии в Рим, Плутарх почти до самых последних лет прожил в Херонее. Хотя он любил путешествовать, много ездил и многое повидал, каждый раз он спешил возвратиться домой с тем же чувством, с каким торопился когда-то Одиссей к бесплодным камням своей Итаки, ибо «родину любят не за то, что она велика, а за то, что она родина». Может быть, потому что он, один из последних великих талантов Греции, вобравший в себя культурный опыт многих поколений, мог жить и спокойно работать только в окружении похожих на себя людей, которых и в Херонее было совсем немного.

Здесь, в средоточии материковой Эллады, зародилась почти тысячу лет назад культура этолийцев, новый мощный побег на древних корнях, уходящих в минойские, а может быть, даже более ранние времена, когда человек разумный, покинувший тогда еще не занесенные песком средиземноморские берега Северной Африки, а затем и пещеры Передней Азии, начал понемногу осваивать окрестное пространство. Это было, по-видимому, еще до Дарданова потопа, когда земля Троады, Анатолия, острова между ними и Грецией составляли единую сушу с самой Грецией, а Понт Эвксинский был большим соленым озером. Расположенная в восточной части Эллады, Беотия была населена с отдаленнейших времен, еще с тех пор, когда человек только начал осваивать земледелие. От множества некогда живших здесь племен, скорее всего, курчавоволосых и темнокожих, похожих на африкановидных островных карийцев, остались только некоторые названия — лапифы и пеласги. Во времена Плутарха уже никто бы не мог сказать, на каких, теперь совершенно позабытых языках они говорили, да никто этим и не интересовался. Однако многое наводит на мысли о том, что эти племена были схожи с ливийцами и другими древними народами Северной Африки и именно от них к грекам перешло многое из того, что они привыкли считать искони своим. Так, даже имена богинь Афины и Афродиты, которым не была матерью Гера, супруга Зевса, напоминали об Африке. Не говоря уже о преданиях о том, что некогда, может быть, и не так уж давно, где-то к югу от Геракловых столбов, у большого африканского озера Тритон находились старинные храмы Афины и Посейдона, построенные еще в те времена, когда в самой Греции не было ничего подобного.

Потом пришел час восточных народов, вавилонян и ассирийцев, установивших господство на островах задолго до троянского времени, подчинив земледельцев и пастухов на эгейском побережье Греции (конечно, тогда у этих мест было какое-то другое название). Может быть, в это время и появился в Беотии финикийский царевич Кадм. Согласно преданиям, он отправился искать свою сестру Европу, похищенную любвеобильным Зевсом. Сам бессмертный Аполлон, тоже бог из далеких догреческих времен, дал царевичу в проводники священную корову, повелев основать город на том самом месте, где она приляжет отдохнуть. Корова остановилась у скалистой горы, названной в честь ее Турий, а возведенный здесь впоследствии храм посвятили Аполлону Турийскому.