Владимир Хрусталев - Во главе «Дикой дивизии» [Записки Великого князя Михаила Романова]

Весь твой Миша.

ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 20. Л. 78–80 об. Автограф.

31 мая – 1 июня 1915 г. – Тлустэ.

Моя дорогая Наташа,

Еще недавно как мы расстались с тобой, сегодня ровно неделя, а мне кажется, что я давно тебя не видел и уже успел очень соскучиться по тебе. На душе все что-то беспросветно и очень уныло. Стараюсь, конечно, это чувство побороть, но пока ничего у меня не выходит. – Как ты поживаешь, мой Ангел, и хорошо ли себя чувствуешь? – Я постоянно мысленно с тобой, моя душечка родная. Мне интересно знать, какой был разговор между тобой и Ландышем ( имеется в виду великий князь Дмитрий Павлович. – В.Х.). Наконец-то, погода у вас жаркая, ужасно жалко, что при мне, за исключением последних дней, все время был холод. Я прожил дома месяц, все-таки порядочный срок, были иногда грустные и неудачные дни, но, конечно, больше светлых и радостных. Если бы только поскорее окончилась эта ужасающая бойня! – Третьего дня я был на наблюдательном пункте, откуда руководил боем генерал [П.Н.] Краснов (заместитель кн. Вадбольского). В его отряд входили по несколько батальонов от двух дружин, две бригады Заамурских конных полков, затем 2 конные батареи и 2 конно-горных батареи. Мы находились за серединой всего нашего расположения, примерно в ½ версте от батарей и в 1 версте от стрелковой цепи, которую занимали кабардинцы, дагестанцы, ингуши и черкесы. Противник в тот день выпустил много 6-дюймовых чемоданов, которые разрывались над цепями (над окопами и батареями). Я снял один разрыв, но так как расстояние было большое, то я боюсь, что не вышло. Германцы недавно начали стрелять снарядами двойного действия, сначала разрываются в воздухе, как обыкновенные шрапнели, а головная часть снаряда действует, в свою очередь, как граната и при ударе о землю разрывается. Раненых было очень много и все от артиллерийского огня, страшно тяжелые поранения. Всего ранено было около 400 чел., а вчера 600. Иван А[лександрович] [Кадников] много работал на перевязочном пункте. Вера Мих[айловна] [Юзефович] молодцом действует все время. За апрель и май она перевезла в своих 4 вагонах 2000 чел. – Она страшно энергичная и распорядительная.

1-го июня. – Сегодня уезжает обратно в Петроград адмирал Небольстин (мой старый знакомый). Он был здесь по делу моряков. – Я пользуюсь случаем и пошлю с ним это письмо, сожалею только, что оно также короткое, но свободного времени у меня пока было очень мало, писать приходится только урывками. – Что касается моряков, то от нас уходят Страдецкий, Леванда, Обриен де Ласси и доктор Слободянников.

Противник снова занял Залещики и еще одну позицию также на левом берегу Днестра в нескольких верстах от этого местечка вверх по течению. С 29 числа мы удачно действуем. Противник понес тяжелые потери. Заамурская бригада, о которой я только что писал, атаковала в конном строю батальон, зарубив более 500 человек, благодаря чему в плен взяли очень мало. Кроме того, взято было несколько пулеметов. Они, бедные, потеряли также довольно много людей и лошадей, попав под пулеметный огонь. Все эти дни пленных в нашем районе взято не менее 1000. Причем германцы перемешаны в батальонах с австрийцами и в австрий[ской] форме.

Сегодня кончу, а с курьером еще раз напишу. – Поедешь ли ты в Москву и когда? – Я очень и очень скучаю без тебя, моя родная собственная жена; зачем я люблю тебя все больше и больше? Целую Тату и Беби; надо для них заказать маленький простенький экипажик (детский и легкий для ослика). – Нежно, нежно обнимаю и целую тебя всю, моя дорогая Наташа.

Весь твой Миша.

Взамен некогда любимым голубым глазам! ( Последняя фраза была написана на маленьком квадратике бумаги и наклеена на место типографской надпечатки на почтовой бумаге: «Ландыш». – В.Х.).

ГА РФ. Ф. 622. Оп. 1. Д. 20. Л. 83–86 об. Автограф.

31 мая 1915 г. – Гатчина.

Мой милый, пользуюсь случаем, что курьер уезжает только завтра, и хочу написать тебе еще немного и ответить на письмо, которое только что привез Коноплев. Он приехал в Гатчину с опозданием больше 11 часов, сейчас 9½ ч. вечера, и он слез здесь в Гатчине. Мы все-таки приехали счастливо. Наш поезд опоздал только на один час. Милый Миша, мне было ужасно как-то грустно читать твое письмо, ужасно оно неласковое, и видно, что мысли твои были далеко, пока ты мне писал. Может быть, для войны и нехорошо, что вы отступили, но мне лично спокойнее знать, что ты находишься ближе к России и на насиженном месте. Все, что делается, в общем, совершенно никому не понятно, почему пошли так далеко за Залещик и почему опять отступили? Не проще ли было остаться на месте и окопаться или укрепиться сильнее. Как страшно и как грустно жить. Мне кажется, что если даже все и уцелеем, то здоровья хватит ненадолго после всех пережитых волнений. Я ужасно за тебя волнуюсь и плохо сплю, вообще, у меня опять началась сонливость и зевота, как при тебе одно время. Сегодня мне пишется легче, а последний раз я насилу писала, вроде тебя, едва водила рукой. На этой неделе, в среду или четверг, я хотела ехать в Москву повидать маму и привезти ее с собой. Ужасно грустно здесь жить одной и прямо по вечерам грустно, но, вероятно, придется отложить поездку из-за происшедших в Москве беспорядков, о которых ты, наверное, уже слышал. Там ужас что было, мне кн. [А.Г.] Вяземская описала подробно, а, кроме того, и наши тоже. Миллионные толпы громили в течение суток все магазины с иностранными вывесками, а потом пошли громить и русские магазины и, главным образом, винные погреба. Можешь себе представить, что это такое было. Княгиня мне пишет, что [по] улицам носятся вихри бумаг, валяются машины, станки, картонки, многое сожжено, все рояли фабрики Беккер выбросили на улицу и расколотили все окна в Николаевском дворце, т. к. в пьяную толпу был пущен слух, что [великая княгиня] Ел[изавета] Фед[оровна] скрывает там своего брата. 85 человек немцев было убито и Цинделя с дочерью утопили в Москве-реке. Княгиня [Вяземская] пишет, что улицы напоминали [1]905 год. Я абсолютно никого не жалею, по-моему, так им и надо. Носились, носились с немцами, дождались, пока за это взялась грубая сила. Юсупов так растерялся, что ничего не предпринял вовремя, а, упустивши момент, было уже невозможно что-либо сделать. Вся Москва им страшно недовольна, озлоблена на него за допущенный погром, но ему, конечно, все равно, другой бы давно слетел, а кто же тронет Юсупова! Интересно, чем это все кончится, но ехать туда сейчас неприятно, хотя бы из-за того, что позднее 10 ч. вечера нельзя выходить на улицу и все отели должны быть заперты. Говорят, что и против Е[лизаветы] Ф[едоровны] страшное озлобление, все знают, как она носится с пленными немцами. В общем, произошло то же, что и в Лондоне, но там толпа, конечно, культурнее, погромила только немцев, а у нас сейчас же напились, и все полетело к черту. Интересно было бы повидать кого-нибудь из наших. Мы все боимся, что будет повторение в Петербурге, но это был бы многим хороший урок. Воображаю, как трясутся теперь всякие «Дорфы» и «Берги».