Жан-Кристиан Птифис - Иисус. Жизнеописание Христа. От исторической реальности к священной тайне

Сегодня, благодаря трудам отца Пьера Бенуа, ученого-первопроходца, мы знаем, что префекты и прокураторы Иудеи вершили суд на «судилище» (bema) — деревянном помосте, который для этого строили на мощеной площадке, расположенной у входа во дворец Ирода {690} . На помосте ставили кресло для наместника (курульное кресло) и еще два кресла для заседателей. На «судилище» нужно было подняться по нескольким ступеням. На нем представители императорской власти принимали просьбы жалобщиков и судили заключенных в присутствии «первосвященников и самых могущественных и знаменитых граждан», как писал Иосиф Флавий {691} .

Будем следовать за Иоанном, нашим лучшим проводником. На рассвете пятницы 14 нисана Иисуса привели во дворец префекта, который евангелисты называют «претория» {692} . Римские чиновники начинали исполнять служебные обязанности в шесть часов утра. Значит, Иисуса поставили перед Пилатом примерно в это время. От квартала священников до дворца только 300 м пути, но освещенные первыми лучами солнца улицы верхнего города уже полны паломников. В это время в Храме Ионафан и дежурные священники в своем священническом облачении осматривают ограду святилища и готовят алтарь для жертвоприношений.

Стремясь избежать любой ритуальной нечистоты, чтобы в этот же вечер есть пасху, Анна, Каиафа и их спутники (несколько членов Синедриона, аристократов и книжников-фарисеев) отказались войти в бывший дворец Ирода. В домах тех, кто не прошел обрезание, особенно если это язычники-римляне, всегда есть какой-нибудь предмет или вещество, способные сделать еврея нечистым, например закваска. Первосвященники и их приспешники в этот день должны были руководить закланием пасхальных ягнят, а потому не могли подвергнуть себя действию языческой скверны. Даже одеяния первосвященника, недавно возвращенные им на время праздника, были тщательно очищены {693} .

Итак, Пилат вынужден выйти на большую прямоугольную площадь. Он видит просителей, стражников и арестованного, которого связали как преступника, чтобы сильнее убедить префекта, что Иисус опасен. Самый могущественный человек в Иудее, представитель кесаря Тиберия, идет к ним в белой тоге с красной полосой вдоль подола, на его правой руке — золотое кольцо, символ звания всадника. И вот он на площади, окруженный своими одетыми в доспехи и вооруженными охранниками, высокомерный. Он не заботится о том, чтобы угодить этим первосвященникам, которые всегда готовы ему льстить. Пилат использует их, но вовсе не желает быть обязанным перед ними, и тем более не хочет, чтобы его к чему-нибудь принуждали. Он отлично понимает, что он не их палач. Если кто-то должен быть приговорен к смерти, это может быть сделано только по его приказу и после судебного процесса по римским правилам.

Пока стражники хватают Иисуса и уводят его внутрь дворца, Пилат нетерпеливо спрашивает первосвященников: «В чем вы обвиняете этого человека?» Они ответили: «Если бы этот человек не был злодеем, разве мы передали бы его тебе?» Пилат с оттенком провоцирующей иронии заявляет на это: «Возьмите его и судите его сами по вашему закону». Пусть они с горечью скажут, что не имеют права казнить преступников смертью: Пилат понимает, что торжественность их просьбы означает желание именно смертного приговора. И просители вынуждены признать: «Нам не позволено предавать смерти никого!»

В немногих словах они излагают свою жалобу. Согласно своему плану, они объявляют Иисуса политическим агитатором, воинственным предводителем: «Мы обнаружили, что этот человек сеет смуту среди нашего народа: он мешает платить дань кесарю и называет себя Мессией, то есть царем» {694} . Это умелый шаг: они изображают заявления Иисуса, что он — только духовный царь и Мессия, как претензию на царскую власть, а это уже преступление против верховной власти оккупанта. Превращая его религиозное мессианство в политическое преступление, которое по римским законам карается смертью, они предусмотрительно умалчивают о настоящих причинах своего недовольства — религиозных, но также экономических. Эта хитрость является сердцевиной дела Иисуса.

Обвинители объясняют, что этот человек, потомок царя Давида, хочет восстановить в Иудее царскую власть, которую раньше имели Хасмонеи и Ирод Великий. Этим он бросает вызов императору, отменившему местный царский титул. Через несколько лет, когда будет арестован апостол Павел, адвокат первосвященника Тертуллий похожим образом доложил о нем наместнику Феликсу: «Мы обнаружили, что этот человек — зараза, что он подстрекал к бунтам всех евреев мира и что он глава секты назореев. Он даже пытался осквернить Храм, и мы его арестовали» {695} .

Каиафа рассчитывает, что благодаря своим прекрасным отношениям с Пилатом добьется нужного решения. Разве он не оказывает префекту хорошую услугу, отдавая ему опасного злодея, врага «римского мира» в обществе? Разве заранее предупреждать желания оккупанта не означает показать, что ты самый лучший его сотрудник? Он предоставляет Пилату жертву и законный мотив для расправы с ней — нарушение общественного порядка. Разве префект может отвергнуть эту доброту, знак покорности и верности первосвященника? А если Пилат откажется исполнить его требование, разве это не будет выглядеть как сочувствие претенденту на звание царя евреев? Короче говоря, пусть Пилат теперь решает, виновен Иисус или нет.

Пилат возвращается во дворец. Поскольку арестованный — не римский гражданин, префект может допросить его, не слишком соблюдая формальности обычного права, но он соблюдает принятую на Востоке {696} римскую процедуру cognito extra ordinem: чтобы избежать давления, допрос будет проведен за закрытыми дверьми, а приговор будет вынесен публично. Выслушав обвинения, выдвинутые участниками процесса, и защиту обвиняемого, наместник, окруженный заседателями, сядет в кресло на судейском помосте и произнесет приговор, который полагается выполнить немедленно и невозможно обжаловать. В таких процессах по уголовным делам не было ни адвокатов, ни общественных посредников.

Итак, префекту нужно было узнать, объявлял ли себя Иисус главой движения за освобождение своего народа и хотел ли он, чтобы его признали царем: то и другое было преступлением, за которое нужно было применить Lex Julia de majestate — закон об оскорблении величия, под который со времен Августа подпадали все попытки мятежа.

Слышал ли Пилат из своего далекого дворца в Кесарии об этом галилейском проповеднике, который возбудил столько энтузиазма и надежд в толпах простонародья? Его жена, внучка Августа, интересовалась еврейской религией и, возможно, слышала об Иисусе, сам Пилат, вероятно, нет. У римских властей было слишком мало информаторов, чтобы быть в курсе всего, что происходит в Иудее-Самарии и тем более в Галилее. Пилат занимался только поддержанием порядка. Вот почему он опирался на местные власти — на первосвященников и их клиентов, которых крепко держал в своих руках и от которых ожидал самого искреннего сотрудничества.