Жан-Поль Ру - История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

Так было не всегда. Когда-то Иран чрезвычайно интересовал французов. Так было, когда Монтескье задал свой знаменитый вопрос «Как можно быть персом?», когда дядя Жан-Жака Руссо поехал умирать в Исфахан, а наш философ хотел выглядеть персом, одевшись армянином, когда Жан-Батист Тавернье (1605-1689) и Жан Шарден (1643-1713), позже рассказывали о своих путешествиях, когда, изумляясь сам, изумлял нас Пьер Лоти и когда в том же XIX в. Эдвард Фитцджеральд открывал для нас стихи Омара Хайяма. Иран с давних пор проник в самые глубины нашей души, ещё когда персидские ковры, одно из самых характерных его творений, лишали исключительного положения турецкие ковры, став важнейшим элементом нашего интерьера.

По стратегическому положению территория Ирана была транзитным путём, что неизбежно превращало страну в посредника, если не принимать во внимание морской путь, между Индией и Китаем с одной стороны, Ближним Востоком и Европой — с другой. Что только не прошло через Иран за тысячелетия! По этим землям, распространяясь на восток, продвигался буддизм, как и платоновская философия, вскормившая Фараби и Авиценну, как и греческое искусство, ставшее греко-буддийским. Иран долго сохранял почти исключительные права на торговлю шёлком; в Самарканде он длительное время сохранял монополию на производство бумаги, секрет которой похитили в Китае; он позаимствовал у индийцев и передал нам цифры, которые мы называем арабскими.

Собственные творения иранцев, удивительно мощные, прославились до самых пределов мира. Иран, если привести лишь один небольшой пример, создал образ владыки, сидящего на престоле, предвосхитив изображения Христа, украшающие тимпаны наших церквей. Иранская религиозная мысль, выраженная сначала в маздеизме, а потом в манихействе, привлекла к себе внимание в Китае и, в частности, в Европе, богомилов, альбигойцев или катаров. Святой Августин был манихеем, прежде чем стать христианином.

Иранцы вместе с греками, китайцами, индийцами и немногими другими народами — такими, как армянский, столь дорожащий своей историей, — относятся к древнейшим народам мира. Им около трёх тысячелетий. Две с половиной тысячи лет иранцы заставляли говорить о себе. Несомненно, это чудо, потому что на них очень часто нападали, их земли занимали, завоёвывали и подчиняли, иногда на века, другие народы, и не самые ничтожные, — греки, арабы, тюрки, монголы. Всякий раз при этом иранцы оказывались на грани катастрофы, едва не исчезая с лица земли в результате ассимиляции или открытого истребления. Они выжили. Каждое нашествие знаменовало для них резкий, явный разрыв с прошлым, переделывало их, меняло их судьбу, но становилось плодотворным. Каждое нашествие выявляло их способность к сопротивлению, стойкую приверженность их идентичности, заставляло их возрождаться, конечно, в ином виде, но с сохранением определённых позиций, образа жизни, выражения чувств и, что, возможно, самое важное — образа мысли. У народов-покорителей они, конечно, многое брали, но многое и давали им сами. Иногда возникал синтез, такой, как греко-иранское искусство, а позже греко-буддийское, о котором, впрочем, говорят намного реже. У арабов иранцы позаимствовали религию, письменность, словарь, но дали им величайших учёных, величайших философов: Абу Машара (Альбумасара, ок. 775-866), Хорезми (Альхорезми, умер в 846-847), Бируни (973-1058), Ибн Сину (Авиценну, 980-1037) — иранцев, писавших по-арабски, так же как овернец Григорий Турский или голландец Эразм писали по-латыни. Иногда персы даже ассимилировали тех, кто сам хотел ассимилировать их, как, например, сельджуков или монголов, сделавших персидский язык языком своей культуры, а ислам — своей религией.

То, что они выжили, не значит, что их не потеснили, — где-то они либо исчезли, потому что их изгнали или ассимилировали, либо теперь живут под чужим владычеством. Степи Восточной Европы претерпели тюркизацию, а потом русификацию; степи Западного Туркестана стали тюркскими и отошли к Казахстану. В Согдиане иранцы, подвластные узбекам, живут только в некоторых больших городах, таких, как Самарканд или Бухара. Ирак, который не принадлежит к наследию их предков, но который они в своё время присоединили, стал по преимуществу арабоязычным. Курды восточных земель Анатолии оказались под суверенитетом Турции. Иранцы остались хозяевами только в трёх государствах — собственно Иране (1648 тыс. кв. км), Афганистане (652 тыс. кв. км) и Таджикистане (143 тыс. кв. км), где целые области заселены неиранцами: в первой из этих стран — тюрками-азербайджанцами, во второй — монголами-хазарейцами и в последней — тюрками-узбеками. Но иранцы там ещё есть, и тот горец, что идёт мне навстречу, по-прежнему носит на голове мидийский колпак.

Иранцы уже не отличаются величием, свойственным им в древности. Можно полагать, что чем этот народ старей, тем слабей. Своё историческое поприще они начали на фоне огненного зарева, озарив древний мир, когда Заратуштра, Кир и Дарий дали человечеству великие уроки, и этой начальной яркости иранцы уже больше не обретали никогда. Но порой они ещё достигали вершин, пусть менее высоких: это были Мани и династия Сасанидов, это были учёные, писатели, поэты, тимуридское возрождение. Сегодняшний культурный пейзаж Ирана составляют уже разве что холмы, приятные либо мрачные на вид. Значение иранского мира и интерес к нему с течением веков неизменно падают, и по всей логике при его изучении надо уделить больше места первоначальному периоду, чем последнему. Я не стану следовать самому распространённому у историков правилу, когда количество страниц на исторический период растёт по мере приближения к настоящему времени, то есть строится нечто вроде перевёрнутой пирамиды.

В книге «Центральная Азия» я уже говорил о восточных иранцах из Сериндии, Согдианы и Афганистана, но обойти их молчанием здесь значило бы дать неполное представление об истории и цивилизациях Ирана. Несомненно, читатель меня поймёт, если здесь я не уделю им места, какого они заслуживают, и сосредоточу внимание на западных иранцах, жителях страны, которую мы всё ещё называем Ираном.

История любого народа, как и любого человека, представляет собой уникальную и интересную одиссею. Такова и история иранцев, но я надеюсь, что по краткому, неизбежно неполному, а порой и ненадёжному рассказу, какой пишу я, будет видно, что её уникальность выражена ярче и сама она интересней, чем у многих других народов, — конечно, благодаря древности, но ещё и благодаря оригинальности, разнообразию, богатству, блеску. Используя затёртые слова, можно сказать, что это по-настоящему исключительная и необыкновенная история.

Такой далёкий, такой близкий Иран! Иран, изменившийся под внешним давлением, «предавший» индоевропейский мир, к которому принадлежал, чтобы, так сказать, вступить в семитский мир, от которого был так далёк! Старый Иран, незыблемый при всех переодеваниях, изменился бы, даже если бы избежал катастроф и переломов, даже если бы его столь часто не покоряли, — ведь было бы странно, если бы за долгую жизнь кто-то не менялся, а его жизнь, как мы сказали, была исключительно долгой. Иран, который трогателен, когда его дети называют мам Mader (как мы говорим Mater, Mother, Mutter, Mère ), a пап — Pader (как мы их называем Pater, Father, Vater, Père )! Иран, приглашающий в столь прекрасное путешествие!