Мишель Пастуро - Символическая история европейского средневековья

Не во всех изображениях ковчега, плывущего по водам потопа, фигурируют животные. Но когда они присутствуют — то есть в четырех случаях из пяти, — среди них всегда есть лев. С ним соседствуют другие крупные «четвероногие» (если воспользоваться средневековым понятием) в различном составе. Чаще всего это медведь, кабан и олень. Следовательно, животное — это прежде всего существо четвероногое, причем дикие четвероногие будто бы «животнее» других животных. Затем следуют домашние животные, которых иногда трудно идентифицировать с должной точностью [126] В средневековых изображениях часто трудно различить баранов, телят и собак (по крайней мере, если они без ошейника). Некоторые животные действительно отличаются четко выраженными иконографическими признаками, другие — нет. Так, если среди птиц можно легко узнать орла, лебедя, сову или сороку, то другие виды неразличимы и нераспознаваемы. Впрочем, их идентифицируемость не входила в задачи художников. . Птицы появляются еще реже (всего на трети изображений), за исключением ворона и голубя, важнейших участников истории о потопе. Еще реже встречаются грызуны и змеи; никогда не изображаются насекомые (в современном смысле этого слова) и рыбы; место последних — под ковчегом, в воде. Примерно в одном случае из трех фигурирует не пара животных одного вида, а единственный представитель, чья половая принадлежность не обозначается. Даже на изображениях большого размера в ковчеге редко когда находится больше десяти различных видов; часто их число ограничивается четырьмя или пятью, иногда их еще меньше. Зато на изображениях, где животные заходят в ковчег (или выходят из него), представлен более богатый и разнообразный бестиарий. По таким изображениям можно также изучать иерархию видов в животном мире: во главе идет лев или медведь, за ним крупная дичь (олень, кабан), затем домашние животные; замыкают шествие мелкие животные, за которыми иногда следуют крысы и змеи [127] Изучение размещения различных видов внутри ковчега также познавательно. Существуют более и менее почетные места. .

Эта иерархия показательна по ряду параметров. Особенно если учесть, что с течением времени она видоизменялась. В иконографии раннего Средневековья у животных было, по всей видимости, двое «предводителей» — медведь и лев, так же как и в древних традициях: медведь был главой животных в германской и кельтской традициях, лев — в библейской и греко-римской. В феодальную эпоху медведь окончательно отдает первенство льву и занимает место на ступень (и даже не на одну) ниже в звериной иерархии. В XIII веке на изображениях ковчега появляются новые виды животных, либо те, что уже присутствуют, начинают фигурировать чаще: это слон, верблюд, крокодил, единорог, дракон. Хотя бестиарий становится экзотичнее, граница между реально существующими животными и вымышленными остается размытой (и будет таковой вплоть до XVII века). Наконец, особо примечательно появление лошади, которая долгое время отсутствовала в бестиарии ковчега. В восприятии людей феодальной эпохи лошадь гораздо больше, чем просто животное, — это почти человеческое существо. Поэтому писатели и художники не торопились включать ее в бестиарий: ее место не среди животных, а рядом с человеком. Начиная с XIII века лошадь постепенно утрачивает свое привилегированное положение; она снова становится обычным животным, как и все остальные, и занимает место в ковчеге, рядом со львом, оленем и кабаном. Раз и навсегда.

Вернемся к нашему льву и попробуем ответить на вопрос, когда он окончательно становится «царем» зверей в западных традициях. Несмотря на все, что было изложено выше, ответить на этот на вопрос труднее, чем кажется. Здесь нужно учитывать сложные культурные обстоятельства, как пространственного, так и временного характера. В масштабах всего Запада особое значение имеет ярко выраженное различие между Европой германской и кельтской, где главой животных является или же являлся медведь, и Европой латинской, где эту роль играет лев. Только после 1000 года лев почти повсюду начинает брать верх над медведем. Решительную победу он одерживает в XII веке, причем в основном благодаря позиции Церкви.

С эпохи палеолита культ медведя был одним из самых распространенных зооморфных культов в Северном полушарии. Связанная с ним необычайно богатая мифологическая традиция продолжала существовать в бесчисленных сказках и легендах даже в XX столетии: медведь остался главным образом героем устных преданий [128] Литература о культах медведя обширна, и часто в ней высказываются противоположные мнения (в частности по поводу доисторических культов, существование которых одни авторы отрицают, другие упорно отстаивают). Несмотря на год издания, прежде всего см.: Hallowell A.I. Bear Ceremonialism in the Northern Hemisphere // The American Anthropologist, t. 28, 1926, p. 51-202; Tillet T. et Binford L.R., dir. L’Ours et l’Homme. Actes du colloque d’Auberive (1997), Liege, 2002. . Именно медведя настойчивее всего наделяют антропоморфными характеристиками. С человеком, особенно с женщиной, он вступает в тесный, иногда насильственный, контакт. Тема сексуальной связи между медведем и женщиной повсеместно засвидетельствована как в литературных, так и в изобразительных источниках. Медведь — это волосатый зверь, masle beste, а в широком смысле — дикий человек [129] О связи между медведем и диким человеком в Средние века: Bernheimer R. Wild Men in the Middle Ages, Cambridge (Mass.), 1952; Husband T. The Wild Man: Myth and Symbolism. New York, 1980; Gaignebet C. et Lajoux D. Art profane et religion populaire au Moyen Age. Paris, 1982, p. 75-85, 115-127. . Но в первую очередь медведь — это царь леса и животных, которые в нем обитают. В кельтских, скандинавских и славянских традициях царская функция медведя — которая в других культурах, видимо, исчезла довольно рано — достаточно широко представлена и в эпоху Средневековья. Эти два аспекта — зоофилия и царская власть — могут к тому же совмещаться: фигурирующие в некоторых повествованиях короли или предводители являются «медвежьими сынами», то есть сыновьями женщин, которых похитил и изнасиловал медведь [130] Кроме статьи “Brensohn” из Handwdrterbuch des deutschen Aberglaubens. Leipzig, 1930, t. I, см. прежде всего прекрасное исследование Даниеля Фабра: Fabre D. Jean de L’Ours. Analyse formelle et thematique d’un conte populaire. Carcassonne, 1971. .

Подобный зверь мог внушать раннесредневековой Церкви только ужас. Медведь не только обладает необычайной силой, он еще похотлив и жесток. Кроме того, внешним видом, способностью ходить на задних ногах и своим сексуальным поведением он напоминает человека. Ведь начиная с Плиния, который неверно интерпретировал пассаж Аристотеля, все бестиарии и энциклопедии утверждают, что медведи совокупляются more hominum, а не так, как это делают другие четвероногие [131] «Они совокупляются в начале зимы, не тем способом, которым обычно это делают четвероногие, а обняв друг друга, лицом к лицу». (Pline. Histoire naturelle. Livre VIII, chap. LIV, ed. A. Emout, Paris, 1952, p. 67). . Стало быть, медведь — сородич человека, с которым опасно иметь дело. Наконец, в отличие от льва, медведь исконно обитает во всех уголках Западной Европы: люди часто видят его, восхищаются им, боятся его и почитают. Фактически, в каролингскую эпоху в значительной части германо-скандинавских областей Европы он по-прежнему остается объектом языческих культов, связанных с календарными праздниками, и по-прежнему считается царем диких зверей; в Южной Европе, как мы видели, эту роль уже играет лев. С этого времени Церковь начинает вести против медведя войну, стремясь низвергнуть его с трона. С VIII по XII век она всячески содействует возвышению льва, животного экзотического, а не местного, выходца из письменной культуры, а не из устных традиций, и уже поэтому — укротимого и предсказуемого, в отличие от медведя. Церковь повсюду «ходит» львом против медведя. И повсюду ожесточенно на него нападает [132] В настоящее время я работаю над книгой, посвященной истории медведя в Средние века и роли Церкви, способствовавшей его низвержению с трона царя зверей. (Книга вышла в 2007 г. под названием: L’Ours. Histoire d’un roi dechu. Paris: Seuil, 2007. — Прим. перев.) .