Десмонд Сьюард - Генрих V

В девятнадцатом веке французские «патриотически настроенные» историки с однозначной суровостью относились к Столетней войне, давая столь же искаженный портрет Генриха V, как и английская миниатюра. В англосаксах пятнадцатого века они видели первых «бошей». В свою очередь, английские историки на этот ксенофобический взрыв отреагировали с неменьшим шовинизмом, который сочетался у них с холодным допущением объективности (хотя найдется немного авторов, которые в неменьшей степени позаботились бы о том, чтобы скрыть свою неприязнь ко всему французскому, чем это сделали высокочтимые Вили и Во в своем колоссальном труде об эпохе короля). Даже сегодня у англичан и французов на этот счет имеются разные суждения. Харрисс считает, что Генрих «понимал», что французская корона «могла надежно оставаться в руках только того человека, которого французы примут как короля в том смысле, как это понимают англичане... будь в его распоряжении годы, то он со своей энергичностью и везением мог бы придать развитию обеих наций новое направление точно также, как за короткое время ему удалось добиться определенной удачи в Англии». [4] Harriss (ed.), Henry V, pp. 209-10. Напротив, Эдуард Перруа приписывает успехи Генриха «его преждевременной смерти в самом расцвете его беспримерной славы, которая вознесла его так высоко, даже слишком высоко в глазах потомства». Он говорит также о его лицемерном фанатизме, двурушничестве, притворстве в соблюдении [17] законности и заглаживании обид, к которым он прибегал только для того, чтобы добиться своих целей». Таким образом, равновесие сохраняется. [5] Perroy, La Guerre de Cent Ans, pp. 204-5.

В английских исследованиях, посвященных этому королю, в основном, игнорируются французские хронисты за некоторым исключением той дани, что была отдана ему уже после его смерти. Следует, однако, не забывать о том, что некоторые из их хроник были заимствованы друг у друга, а некоторые были сделаны уже годы спустя после смерти короля. Тем не менее, все они жили во время его правления (Жювеналю дез Юрсену, монаху из Сен-Дени, и Монстрелею в момент смерти короля было за тридцать) и разговаривали с теми людьми, которым довелось быть участниками описываемых ими событий. И если эти летописцы были настроены против короля, то английские историки, напротив, были лишены объективности к Генриху V. Обычно люди предпочитают в большей степени доверять свидетельствам оккупированных, а не оккупантов. Также и события во Франции 1940—1944 годов предпочитают рассматривать с точки зрения французов, а не немцев.

Английские историки отказываются воспринимать Столетнюю войну в пятнадцатом веке как конфликт между французами и англичанами. Свою точку зрения они аргументируют тем, что, если у англичан имелось развитое национальное чувство, то у французов отсутствовала единая общность людей, а были только отдельные группы, населявшие те или иные районы Франции. Несмотря на то, что Франция в те дни не воспринималась такой, какой она воспринимается сегодня, тем не менее идея французского государства все же существовала и выражалась фразой «честь цветка лилии». К [18] пятнадцатому веку национализм французов развился до такой степени, что своих соседей за проливом Ла-Манш они воспринимали как своих кровных врагов. Если сам Генрих не мыслил национальными категориями, для него вся Франция была «моим наследством», то его подчиненные, наоборот, мыслили именно этими категориями, отчего и родилась ксенофобия. Большая часть несчастий Франции этого периода была вызвана французами, но все же все французские хронисты едины в одном: их лютыми врагами были англичане. Если к тому времени, когда Генрих вторгся в их страну, французы обладали слабым чувством национального самосознания, то в борьбе с ним это чувство получило стремительное развитие. Короля они воспринимали именно так, как он и говорил: «Я — бич Божий», разве что считая его скорее бичом Дьявола, а не Бога. [19]

Существует легенда, согласно которой в сентябре 1387 года Генрих Болингброк, граф Херфорд, — будущий король Англии Генрих IV, — спешил из Виндзора в Уэльс, чтобы успеть к рождению своего первенца. Когда он переплывал через реку Уай возле Волфорда, паромщик сообщил ему о том, что его жена родила сына. Его радость была так велика, что он тотчас дал этому человеку право на все паромные пошлины и сборы.

Мальчик родился в надвратной башне замка Монмута в Южном Уэльсе. (По иронии судьбы человек, которому было суждено принести столько несчастья валлийцам, родился в Гвенте.) Его отец был сыном [20] Джона Гонта, герцога Ланкастерского, который, в свою очередь, был третьим сыном Эдуарда III; следовательно, Болингброк был первым кузеном короля Ричарда II, отцом которого был Черный Принц, старший сын Эдуарда. Все же ребенку не дали имя Ричарда или Эдуарда, а назвали, как и Болингброка, Генрихом. По всей вероятности, это было следствием брака Гонта с наследницей графов Ланкастерских, которые являлись младшей ветвью Плантагенетов, потомков Генриха III. Как в тесном кругу утверждал Гонт, они являлись правомочными наследниками трона Англии.

Мать маленького Генриха, Мэри Боган, была одной из двух невероятно богатых наследниц последнего графа Херфорда. Первоначально ей была уготована участь быть заточенной в монастыре, но Гонт не мог допустить, чтобы такой лакомый кусок уплыл из его рук и попросил ее руки для своего сына, которому был гарантирован титул его покойного тестя. Мэри подарила Болингброку еще трех сыновей и двух дочерей. В 1394 году в возрасте всего 24 лет она скончалась.

Она принадлежала к одному из наиболее августейших семейств средневековой английской знати. Боганы имели нормандское происхождение и прибыли в Англию вместе с Завоевателем из Богони в Нормандии. [6] Вильгельм I Завоеватель (прим. ред.). С Плантагенетами их связывали различные брачные связи. Мэри была потомком Эдуарда I. Ее отец имел передаваемый по наследству титул высшего коннетабля [7] Коннетабль — титул военачальника в средневековой Англии и Франции. (Прим. ред.). Англии, он был графом Херфордом, графом Нортгемптоном и графом Эссексом. Он вступил в брак с дочерью графа Арунделя и был самым тесным образом [21] связан с каждым благородным домом страны. Ее сестра была замужем за младшим братом Гонта, Томасом Вудстоком, герцогом Глостерским, который был дядей мужа Мэри. Все огромное наследство Боганов было поделено между двумя девушками: все валлийские поместья отошли к Мэри, по этой причине Болингброк был графом Херфордом и Генрих родился в Монмуте. Воспоминания о ней сына были весьма смутными, но, тем не менее, став королем, он немедленно приказал на могиле матери в Лестере поставить ее скульптурное изображение. Это было, по-видимому, реакцией на то, что за скульптурой его отца в Кентерберийском соборе возлежала величественная фигура его мачехи.