Йозеф Оллерберг - Снайперская «элита» III Рейха. Откровения убийц (сборник)

22 июля борьба Вермахта за восстановление прежней немецкой линии фронта достигла результата. Но русские сражались с отчаянной смелостью. Хорошо замаскированные, они часто демонстрировали необычную практику ведения огня, стреляя только с расстояния менее пятидесяти метров. Таким образом, практически каждый выстрел попадал в цель. Русские снайперы, в частности, порождали уверенность, что немецкие стрелки скоро будут уничтожены.

На меня давило осознание того, что моя боевая специализация была самоубийственной, как никакая другая. Стратегическая важность пулеметов неизбежно приводила к тому, что на них обрушивался яростный огонь тяжелых орудий, таких, как минометы и пехотные орудия, и – особенно в подвижных боях – снайперов. В результате процент потерь среди пулеметчиков был значительно выше, чем среди других бойцов. Мне стало ясно уже в первые дни на фронте, что мои шансы выжить напрямую зависят от того, смогу ли я занять в своей роте другое место.

Когда шел пятый день участия в боях, слева от меня раздался глухой удар, и осколок снаряда вошел в мою левую руку. Я встретил ранение с холодным фатализмом, как неизбежное последствие войны. Что удивительно, рана не болела и слабо кровоточила. Я попробовал согнуть руку и успокоился: она казалась неповрежденной. Я отполз назад со своим пулеметом, извлек пачку бинтов и с помощью товарища перевязал рваную рану на кисти руки у основания большого пальца. Едва я успел закончить перевязку, как мой сослуживец закричал:

– Зеппи, посмотри, они идут. Стреляй, стреляй!

Через час, когда рота отошла от переднего края и появилось немного времени, чтобы отдохнуть, я наконец почувствовал боль. На сборном пункте, который также выполнял функцию базового склада провианта и боеприпасов, доктор с несколькими медбратьями оказывали помощь раненым. Я отправился туда, чтобы мою рану осмотрели.

Импровизированный госпиталь размещался неподалеку от полкового штаба в небольшой хате, крытой соломой. Без единой эмоции я слушал стоны, вой и крики. Запах гниющей плоти теперь не вызывал у меня тошноту. Один из медиков сортировал прибывающих в зависимости от серьезности их ранений. На плащ-палатке принесли очень молодого солдата. Сначала я посмотрел на его лицо. Из горла солдата вырывались монотонные стоны: «Я не могу сдвинуться. Боже, я не могу сдвинуться». Мой взгляд застыл на теле раненого. Оно, подобно марионетке, дергалось в конвульсиях. Сержант медицинской службы поднял принесенного солдата и обследовал его грудную клетку. Спереди на ней не было повреждений. Но между лопаток зияла рваная дыра, в которую пролезло бы две руки. Из нее виднелись осколки ребер и позвоночника. Сержант медслужбы осторожно уложил раненого обратно на плащ-палатку. Он сказал:

– Ребята, нам не помочь этому парню. Смерть для него будет самым милосердным при таком ранении. Отнесите его в сарай к священнику.

Всех безнадежных относили в сарай, где капеллан – явно ошеломленный горем – старался обеспечить смертельно раненным тот скромный комфорт, который был в его силах.

Мое ранение было оценено как несерьезное. Поэтому мне пришлось ждать в очереди, чтобы попасть к сержанту медслужбы, который со знанием дела очищал от грязи и зашивал открытые раны. За мной сидел сержант, правое предплечье которого было перевязано носовым платком, натянутым с помощью палочки, как жгут: его почти оторванная рука качалась на последних оставшихся сухожилиях, как на веревках. Он неподвижно смотрел в пол, пребывая в состоянии шока.

Прошло еще три часа до того, как очередь наконец дошла до меня. Не говоря ни слова, сержант медслужбы снял повязку, обследовал рану на наличие инородных тел, а затем продезинфицировал ее раствором сульфонамида. Обладавший огромной физической силой младший капрал медицинской службы схватил мою руку и повернулся ко мне спиной, загородив мне вид на ранение. Как только он сделал это, сержант без анестезии начал быстро и умело, счищая грязь, подрезать края раны и зашивать ее. Удерживая мою руку стальной хваткой, младший капрал сказал:

– Ори, если захочешь, это отключит твое сознание от боли.

И я почувствовал, что теряю самоконтроль, меня переполнила боль. Мои крики словно выражали все нечеловеческие испытания, пережитые мной за несколько последних дней.

На время, пока заживет рана, мне полагался отдых. Поэтому я был на четырнадцать дней перемещен в полковой транспортный отряд вместе с другими моими сослуживцами, которые также были легко ранены. Нам было приказано выполнять несложную вспомогательную работу. В этот период полк, который понес огромные потери, перебазировался обратно в Ворошиловск на пополнение людьми и матчастью. Я, как вы помните, до войны работал плотником и поэтому был определен ассистентом унтер-офицера по вооружению. Мне было поручено сортировать захваченное оружие и, как только пойду на поправку, чинить приклады поврежденных немецких карабинов.

Именно здесь в относительной безопасности полкового штаба я после размышлений над ситуацией твердо решил попытаться при первой же возможности избежать службы в качестве пулеметчика.

Конечно, это было знаком судьбы, что среди оружия, которое сортировал, я нашел одну-единственную русскую снайперскую винтовку. Только увидев ее, я поспешил спросить у унтер-офицера по вооружению, нельзя ли с ней попрактиковаться. У них было достаточно русских патронов, и унтер-офицер вдруг почувствовал, что перед ним именно тот человек, которому такая работа окажется по плечу. Он сказал:

– Покажи мне, на что ты способен. Возможно, ты рожден, чтобы быть снайпером. Нам нужны такие ребята, чтобы дать иванам хорошую взбучку. Ты знаешь, в какой кошмар их снайперы превратили нашу жизнь.

Я начал практиковаться в тот же вечер. Через несколько дней стало ясно, что я прирожденный снайпер. Унтер-офицер по вооружению был впечатлен моими стрелковыми навыками. Без всяких видимых усилий я поражал со ста метров спичечный коробок, а с трехсот – деревянную коробку из-под патронов размерами тридцать на тридцать сантиметров.

Четырнадцать дней отдыха пролетели быстро, рана заживала, и мне пора было возвращаться в свою роту. Когда я прощался с унтер-офицером по вооружению, тот вручил мне винтовку с оптическим прицелом.

– Зепп, я разговаривал с твоим стариком, – так опытные воины называли своих командиров роты. – Он не против, если ты попытаешь счастья в качестве снайпера. Давай, мой мальчик, покажи иванам!

В первых числах августа 1943-го я возвратился в свою роту со снайперской винтовкой в руках. Когда я доложил сержанту о своем прибытии, тот без церемоний вручил мне черный знак «За ранение» [5]вместе с наградными документами.