Александр Бушков - Планета призраков

Как ни витийствовал доктор Палацкий, переключившийся на политическую карьеру и усердно разоблачавший «немецкие козни», одна за другой стали появляться весьма скептические статьи. Указывали на то, что один из открывателей рукописей, Линда, еще до их обнаружения выпустил роман «Заря над язычеством», где появляются многие мотивы Краледворской рукописи. Причем источником служила давным-давно известная историкам хроника Гаека ХVI века, имеющая опять-таки много общего с Краледворской рукописью. Потом выяснилось, что песня о богатыре Забое практически совпадает со стихами из пьесы Линды, увидевшей свет до находки рукописей.

Все до единого открыватели и исследователи рукописей – Ганка, Линда, Юнгман и прочие – уже давно умерли. Но критиканы копали вглубь, извлекая все новые печальные сенсации. Оказалось, что Ганка, много лет заведуя книгохранилищем музея, испакостил десятки древних рукописей: переделывал стихи, обводил буквы чернилами другого цвета так, чтобы выглядело, будто это проделано еще в старину, переписывал старые тексты – вставлял слова, вписывал на полях «древние» комментарии, а на пустое место вписывал «старинные» тексты. Поведение, как легко догадаться, крайне предосудительное для ученого библиотекаря и хранителя древностей…

1886 год. Несколько месяцев длилась серьезнейшая экспертиза Краледворской рукописи, организованная новонародившимся течением научной мысли – так называемыми «чешскими реалистами». Тут уже работали не гуманитарии, а профессионалы-химики.

Результаты получились крайне интересными. Видный химик Белогоубек написал заключение на девяноста страницах, где пришел к выводу: «Краледворская рукопись с точки зрения микроскопического и микрохимического анализов, безусловно, древняя рукопись». Вот только он же собственной рукой вписал в обширное заключение одну-единственную строчку, портившую всю картину: при исследовании одной из заглавных букв, выведенных голубой краской, выяснилось, что это – «берлинская лазурь», изобретенная лишь… в 1704 году! Однако сам Белогоубек словно бы не обратил внимания на эту, им же самим написанную строку, заверяя в подлинности рукописи. Что творилось у него в голове, судить трудно. Возможно, не хотел дать повода для торжества «проклятой немчуре».

С тех пор дискуссии по поводу подлинности двух оставшихся рукописей приняли этакий вялотекущий характер. Лет на несколько страсти затухали, потом вновь разгоралась очередная баталия, сменявшаяся очередным застоем. Не всегда это кончалось мирно: когда уже в начале двадцатого столетия одного из защитников подлинности рукописей профессора-химика Пича пресса (на сей раз не немецкая, а стопроцентно чешская) обвинила в некомпетентности, разнервничавшийся профессор взял и застрелился. Чем, конечно же, никому ничего не доказал.

В 1913 году, когда не за горами было столетие со дня открытия Краледворской рукописи, собрались было раз и навсегда внести ясность и начали новые исследования – но тут грянула Первая мировая и всем стало не до старинных пергаментов. Ну, а после окончания войны старушку Европу еще какое-то время трясло , точно в шторм: на развалинах трех бывших великих империй образовалась куча новехоньких суверенных державочек, и практически каждая начала утверждать свой суверинитет с того, что кинулась отхватывать у соседей, что плохо лежит. Чехословакия оттяпала у Польши Тешинскую область. Польша тем временем урывала куски Литвы и бывшей Российской империи. Румыния загребла у Венгрии исконно мадьярскую Трансильванию, в Венгрии полыхала гражданская война, в Австрии промышленные районы воевали с сельскохозяйственными… В общем, было шумно и весело.

Потом все как-то устаканилось, воцарилось относительное спокойствие – и в суверенной Чехословакии (уже, надо полагать, по привычке) вновь начались дискуссии о подлинности двух оставшихся рукописей. На этой почве любопытная метаморфоза случилась с профессором Пражского университета В. Войтехом, химиком. Поначалу он был убежденным сторонником подложности и Краледворской и Зеленогорской рукописей. Однако позже, проведя многочисленные исследования, стал, напротив, ярым сторонником подлинности памятников старины. Мало того, именно он призвал посмотреть на проблему под новым углом. Предположим, говорил он, рукописи и в самом деле подделал Ганка… но для этого ему нужно было обладать обширнейшими знаниями по химии – в чем почтенный библиотекарь отроду не был замечен. Должен был, если уж допускать версию о подлоге, существовать какой-то соучастник, некий Икс, обладавший огромными для того времени познаниями в химии… но его-то как раз и не усмотрели; не выявили среди друзей Ганки за все эти долгие десятилетия…

Нужно признать, это звучало чертовски веско и убедительно. Ганка, Циммерман, Линда и прочие – все поголовно были ярко выраженными гуманитариями и не более того. А загадочного Икса и в самом деле никогда не усмотрели даже самые прилежные критиканы. Так что к началу Второй мировой войны дискуссия как-то сама собой приугасла.

В войну было тем более не до нее: чехи занимались главным образом тем, что исправно мастерили для вермахта на своих великолепных заводах оружие и военную технику. Отдельные благородные душой личности выходили на смену в черных рубашках – в знак траура, понимаете ли. Немцы наверняка знали о сути этого прибамбаса – гестапо работать умело, – но, надо полагать, относились к этому, как к безобидной придури. И в самом деле, какая разница – в черной рубашке мастеровой или в полосатой, главное, чтобы снаряды для Восточного фронта точил не бракованные…

После войны опять-таки были более важные дела. И только в 1967 году за проблему вновь взялись всерьез. Причем застрельщиком послужил не ученый профессионал, а известный чешский писатель Мирослав Иванов, автор множества книг о загадках чешской истории. У нас это имя, в общем, не известно, но мне довелось прочитать пару его работ в польских изданиях, и могу заверить – исследователь серьезный.

(Авторское отступление в скобках: именно на книгах Иванова можно почувствовать разницу, отделяющую отечественных ученых от их коллег из Европы. Иванов издал два десятка книг о чешской истории, будучи непрофессионалом – но, что характерно, чехословацкие историки отнеслись к этому совершенно спокойно, ни разу не назвали его авантюристом, шизофреником, бульварным писакой, не создавали при своей Академии наук никаких «комиссий по борьбе с лженаукой», не писали жалоб в инстанции, требуя запретить, изъять, пресечь. Европа-с…)

Короче говоря, Иванов поставил перед собой четкую задачу: если таинственный Икс все же существовал, его надо искать – конечно, не его самого; полторы сотни лет прошло, а следы в архивных бумагах…