Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Это не было даже саботажем. Просто никто не понимал султана, даже министры, которым он доверял и которые ему искренне симпатизировали, считали затеи «молода-зелена» пустой блажью, которая рано или поздно, когда «молодо-зелено» еще два-три раза женится, пройдет сама по себе. А пока не прошла, пусть паренек возится со своими велосипедами-фотоаппаратами-автомобилями-телескопами-граммофонами и прочими цацками, и не лезет в серьезные дела.

Об улемах, марабутах, обычных и великих, и вовсе говорить не стоит, эта публика открыто шушукалась о «богомерзких» увлечениях «глупого мальчишки», которого «подлый кафир» науськивает ломать основы основ и наверняка заставляет осквернять Книгу. А «улица» и «базар», внимая, соглашались, что все так и есть, потому что ведь правда же, «богомерзко», деды-прадеды такого не знали - не ведали, да и налоги от всего этого не понижались, но, наоборот, росли.

И не на кого, совсем не на кого было опереться. И нечего, совсем нечего было предложить. Самые просвещенные, начитанные и мыслящие интеллектуалы мыслили категориями фесских, тунисских, в лучшем случае, каирских медресе, как самый максимум, - но до таких высот духа поднимались немногие, - ориентируясь на идейные веяния Стамбула, да и то, не либералов эпохи уже почившего Танзимата, а на религиозных реформаторов.

Все, что не оттуда, казалось им опасными мудрствованиями, подрывающими основы основ, - а светских учебных заведений в стране не было, и даже когда французы с позволения султана открыли технический колледж, в списке 754 «местных» студентов мусульман оказалось только девять душ, а все остальные – или европейцы, или местные евреи. И все-таки Мулай Абд аль-Азиз стоял на своем, не обращая внимания на усилившийся ропот, пока не появился указ, сорвавший резьбу даже у самых лучезарных.

Собственно, сама-то по себе идея «тертиба», единого фиксированного и вполне посильного кому угодно налога вместо «коранических» и традиционных поборов, была разумна, прогрессивна и, более того, решала многие наболевшие проблемы. Однако тот факт, что «тертиб» надлежало собирать «со всех племен, простых и благородных, слабых и могущественных, как с амилеи, так и с халифов, шейхов и со всех прочих, в том числе, иностранцев, без исключения», сам по себе создал проблему, куда большую, чем все решенные.

На самом деле, юный султан и его «серый кардинал» не учли только того, что люди есть люди. Увеличение числа налогоплательщиков за счет «льготников», особого ущерба бывшим «льготникам» не нанося, серьезно облегчало положение большинства, но… Но «льготники», восприняв новацию, как пощечину, встали на дыбы. Европейцы платить тертиб отказались сразу, ссылаясь на Мадридскую конвенцию, и заставить их никакой возможности не было, однако это еще полбеды, а вот «гиш», каиды племен и благородные «шерифы», веками верно служившие махзену, сочли себя оскорбленными в лучших чувствах, и отказались не только платить налоги, но и собирать.

В результате, около двух лет налоги в казну не поступали вообще, и в конце концов, Мулай Абд аль-Азиз сделал шаг, которого избегали и дед, и отец – пошел на поклон к иностранцам, и все, к кому он обратился, - французы, англичане, испанцы, - охотно пошли ему навстречу, одолжив столько, сколько просил. Вот только деньги очень быстро ушли на разные насущные нужды, возвращать их было неоткуда, приходилось брать новые займы, и к 1904-му затормозить скольжение в пропасть, где уже барахтались Тунис и Египет, возможности не было.

Популярности султану такой расклад, естественно, не добавлял, а вот ненависть проявлялась все более очевидно. Мулай Абд аль-Азиза проклинали с мимбаров, называя «шелудивым щенком, продавшим страну врагам Аллаха и ислама». Волнения в областях перерастали в мятежи, а мятежи в форменные войны. И на наводить порядок, учитывая, что «гиф» бастовал, было некому. И в итоге около трети страны признали власть или Раисули, бывшего разбойника, а теперь «султана гор» берберского Рифа, или некоего Джалили Дриса, прозванного Бу Хмара, - самозванного «Мулай Мухаммеда», покойного старшего брата султана, - в 1903-м объединившего под своим знаменем всю диссиду и начавшего наступление на Фес.

Справиться своими силами махзен даже не надеялся, созвать насмерть обиженный «гиф» не получалось, абиды тоже не спешили воевать, поэтому, Мулай Абд аль-Азиз, которому выбирать было уже не из чего, воззвал к Парижу, и «oui» последовало мгновенно. Франция, собственно, только того и ждала: признав права Италии на Ливию, Англии – на Египет, а Испании – на «зону влияния» в северных районах Марокко, она получила полную «свободу рук» и целилась подгрести под себя страну, а обращение законного главы государства давало возможность еще и сделать это красиво. Путем «мирного проникновения и помощи легитимным властям в борьбе с террористами», базировавшимися к тому же близ границы с Алжиром.

В 1902-1903, выговорив за помощь некоторые территориальные уступки, Париж направил в «пограничные районы» войска, не очень скоро и не очень легко, но все-таки покончившие с Бу Хмарой, однако выводить их не стала, а учредила специальный «постоянный комиссариат», - формально, чтобы не допустить рецидивов мятежа, заодно взяв на себя и сбор налогов, потому что за помощь положено платить, а войска хотят кушать.

Еще одним условием поддержки, от которого султан не мог отказаться, стала «финансовая помощь» и обязательство махзена впредь брать займы только у французских банкстеров, военных советников нанимать только во Франции, а также проведение «реформ» под диктовку Парижа. В первую очередь, речь шла о передачи полиции под испанский контроль в узенькой «испанской зоне» и под французский контроль в остальных частях страны. Ну и, конечно, концессии на разработку руд.

Куда ветер дует, было ясно и верблюду, и султан, принявший помощь Франции только потому, что иначе Бу Хмара его бы повесил, но совершенно не хотевший стать «тунисским беем 2.0», сделал отчаянный шаг, обратившись за поддержкой к Рейху. Расчет был здрав - Берлин, вложив в экономику Марокко очень большие деньги, воспринимал претензии Парижа на эту делянку предельно остро: «Молча позволив Франции наступить нам на ногу в Марокко, без согласования и компенсаций, мы поощрим ее к повторению того же в иных местах».

Так что, Фес и Берлин быстро поняли друг друга. Дипломаты кайзера уведомили султана, что если Марокко откажется от французского диктата и потребует созыва международной конференции для обсуждения вопроса о реформах, поддержка гарантирована, после чего Мулай Абд аль-Азиз таки потребовал, а Рейх таки поддержал. Причем крайне энергично и на самом высшем уровне: 31 марта 1905 в Танжер, - в белом генеральском мундире и белом кавалерийском плаще с багряным подбоем, на белом коне, - без всякого предупреждения въехал лично Вильгельм II, публично выступивший перед «всем Марокко» с речью. Вообще-то, заявил высокий гость потрясенной аудитории, заехал он совершенно случайно, - совершал морскую прогулку, и качка доняла, - но раз уж завернул, то хотел бы сообщить, что.