Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Войска получили официальное указание сжигать «заподозренные» деревни вместе с урожаем на полях, угонять и убивать скот. Про туземцев в инструкциях речи не было, тут все само собой подразумевалось. Как позже писал Галлиени, «поскольку враг проявлял неразумное упорство, подавлять мятеж хува, к сожалению, пришлось методами, едва ли допустимыми в войне с развитыми нациями». Четко и ясно. Все остальное каждый пусть представит себе в меру собственной фантазии. Но не без смысла: показательно карая имерина, Галлиени одновременно пообещал вождям побережья полную неприкосновенность и даже автономию, если они удержат своих людей от мятежа. И вожди побережья, - в первую очередь, сакалава, - напуганные тем, что происходило на плоскогорье, приняли его условия, отозвав своих воинов из отрядов меналамба.

Противопоставить системной жестокости карателей меналамба ничего не могли. Разве что отвечать французам тем же, но толку от этого не было. Они отступали, терпели поражения, теряли лидеров. В июне, выговорив пощаду своим людям, сдался самый сильный и удачливый партизанский командир, полковник Райнибецимисарака. Конечно, его примеру последовали не все, - как писал капитан Жак Кароль, «Когда восстание казалось почти подавленным, повстанцы все еще удерживали сельскую местность. Умирая от болезней и нищеты, они сражались до конца», - но к лету 1897 года самые непримиримые бойцы ушли в горы. Имерина притихла, а Галлиени с немалым удовольствием сообщил в Париж, что «Теперь, когда после восьмимесячных усилий мы окончательно укрепились на плато, настало время для методичного проникновения на обширные многообещающие территории, прилегающие к океану».

Иными словами, тактика «масляного пятна», - медленного, с полными зачистками районов, - теперь распространялась на те самые земли, вождям которых французы совсем еще недавно гарантировали неприкосновенность, и в первую очередь, на стратегически важное Менабе, княжество сакалава. В принципе, его правитель, старик по имени Туэр, был абсолютно лоялен, однако в 1898-м, местный военный деятель, некий капитан Жорж Жерар решил на всякий случай (мотивировать свое решение он позже так и не смог ничем, кроме «был раздосадован проигрышем в карты» и «болела голова») уничтожить старика вместе с его «столицей», городком Амбикой, - что и было сделано столь тщательно, что, согласно отчету исполнителей, «уцелели четыре девочки, мальчишка, две старухи, более сорока быков и маленькая белая собачка, такая милая, что ни у кого рука не поднялась ее обидеть».

После этого, - с какой бы стати? – не глядя, что собачка не пострадала, красные леты повязал весь северо-восток, и «война капитана Жерара» приняла такой кровопролитный, а главное, высокозатратный (то есть, высоконеприятный для Парижа) характер, что сам Галлиени, оценив убийства в Амбике как «большую политическую ошибку», наказал капитана, понизив в чине. Но сила солому ломит, и к весне 1900 французы сломали хребет сакалава, а к 1903-му, подавив сопротивление племен южной оконечности острова, генерал-губернатор счел возможным сообщить в Париж, что «умиротворение, а по правде говоря, второе покорение Мадагаскара полностью завершено; Республика вправе пожинать плоды доблести ее солдат».

И начали. Пожинать. В смысле, грабить. Компаниям, вложившимся в войну, а также и просто имеющим мохнатую руку в Париже, раздавали в концессию лучшие земли: «Компани колониаль де Мадагаскар» - 30 тысяч га, «Мессажери франсэз» — 40 тысяч, «Мессажери маритим» — втрое больше. Щедро наделяли и колонистов: они могли завладеть фактически любым участком земли, если местные владельцы не могли документально доказать свои права, а у хува отродясь таких документов не бывало. Снабжение поместий батраками власти брали на себя. И те, кто жаловался на большие налоги королевства и произвол Центра, теперь выли на луну, потому что раньше, как выяснилось, был рай, а теперь его утратили.

К 1903-му каждый туземец платил подушный налог, налог на земельную собственность, на скот, на пользование рынком, водой и тэдэ, - всего 37 налогов, не считая акцизов, - а чтобы никому не повадно было уклоняться, французы возродили «фукунундати», древнюю, уже прочно забытую систему коллективной ответственности - нечто типа колхозов в самом вульгарном понимании, где община была обязана выплачивать нужную сумму, независимо от того, могли ли отдельные крестьяне вносить взнос. В противном случае, штрафовали всю общину, кого-то по жребию посылая на каторгу.

Точно так же, - штрафами и каторгой по жребию, - отвечала община и за пополнение «трудовых армий»: с 1897 года на острове действовало Управление добровольных работ, на которое все малагасийцы мужского пола в возрасте от 16 до 60 лет обязаны были отпахать 50 дней ежегодно (в период независимости такое бывало, но только в экстренных случаях вроде наводнений, и срок не превышал месяца). При этом, согласно официальным подсчетам Поля Сюо, из десятков тысяч «добровольцев» , мобилизованных на прокладку дорог, лесоповал и бесплатную обработку полей колонистов, около 70% погибали, а «компенсации за мастерство» (некоторым категориям бойцов «трудового фронта» все же платили) были столь мизерны, что набор «наемной рабочей силы» производился насильно.

В итоге, деревни нищали. Рабочей силы не хватало на свои нужды, на полях погибал урожай, постоянное отсутствие кормильца крушило семейные устои, приходили в упадок оросительные системы, а поскольку рис – штука нежная, урожая подчас вообще не было. Крестьяне в массовом порядке переходили на ночной образ жизни, скрываясь от людоловов днем и выходя в поля с наступлением тьмы, а многие и вообще уходили в леса, пополняя скопища бродяг, быстро превращающихся в разбойничьи шайки. Худо было даже бывшим рабам, освобожденным в 1896-м указом Галлиени, - как он сам признавал, «вовсе не из милосердия, но ради пополнения рядов туземной полиции». Как участники карательных акций против меналамба, отпущенники получали наделы земли, но их едва хватало на пропитание, а от налогов никто не освобождал.

Но тяжелее всех пришлось южанам. Они, считаясь наиболее отсталыми, подлежали «ускоренному воспитанию», которым занималась хитрая контора, именуемая Благотворительным Колониальным обществом, а уж эти добрые самаритяне не стеснялись вовсе, - благо воспитуемые, в отличие от имерина, законов не знали. Причем, в отличие от королевских времен, когда центральные власти, тоже не ласковые, все же оказывали помощь в случае стихийных бедствий, французов такими мелочами пренебрегали. Зато выжимать свое они умели. Скажем, некий Жан Шоппи, торговец-благотворитель, обосновавшийся на крайнем юге, запрещал «дикарям» выпаривать соль из морской воды, что они делали тысячи лет, заставляя их покупать соль в своей лавке, а за неподчинение «ускоренно воспитывал» кнутом. И выли все. В такой обстановке новые меналамба не могли не появиться.