Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Раньше-то все было понятно: вот «арабы», они податное безгласное быдло, вот элита, - «турки», «черкесы», «арнауты», которые власть, а где-то сбоку «люди Книги», евреи и христиане. Которые выше «арабов», ибо не быдло, но должны знать свое место и не претендовать на большее. Ну и, понятно, все мусульмане, а коль скоро так, то, стало быть, обязаны подчиняться султану Порты, ибо он, по совместительству, еще и халиф правоверных. Все очень ясно и понятно, веками такую парадигму никто и не думал оспаривать, а вот теперь время пришло.

Предельно кратко, выглядело так. Если Мухаммед Али, мысля глобально, совершенно не интересовался всякими глупостями типа национальных идентификаций, - он, как самые первые Османы, полагал, что саблю судят не по ножнам и мечтал возглавить весь исламский мир, - то его преемники, будучи людьми, куда более приземленными, да и образованными, смотрели на мир куда прагматичнее.

Типа, что касается религии, то халифа должна избирать умма, и раз Османы присвоили этот титул по опять-таки праву силы, значит, никакие они не халифы. А если Египет не подчиняется Порте и его жители говорят по-арабски, значит, Египет – арабская страна, подчинявшаяся Стамбулу только пока Стамбул был силен, а теперь не обязана. И следовательно, как говорил еще в 1833-м, «наш долг перед потомством создать на арабской земле настоящее отечество для арабов, допускать их на все должности как в армии, так и во внутреннем управлении».

Что и стремились реализовать его наследники. Тот же Мухаммед Саид, в первой же своей тронной речи заявив: «Поскольку я считаю себя египтянином, то полагаю своим долгом воспитывать и образовывать этот народ, чтобы он был способен действенно служить своей стране, быть полезным и обходиться без иностранцев. Я твердо решил претворить эту мысль в жизнь», и далее действовал в этом направлении, а уж Исмаил и вовсе был фанатом новых веяний.

Так что, социальный заказ на идеи просветителей был и споры их не остались досужей болтовней: Ахмад Ан-Тахтауи, гуру каиро-александрийского креаклиата, на предложение возглавить правительственную «Аль-Вакаи аль-Мысрийя», ответил условием «никогда не ограничивать его в свободе суждений и слова», после чего руководил официозом, много и жестко критикуя, но ни разу не войдя в конфликт с властями, а слово оборачивалось делом.

В этот период, ранее презренных «арабов» с самых низов аппарата начали выдвигать, проверять на способности и продвигать по службе, вплоть до губернаторских постов и генеральских эполетов, а также и Палаты нотаблей. Турецкий язык сделался признаком дурного тона, зато изучение арабского всячески поощрялось, и когда в 1869-м его объявили государственным, закон всего лишь закрепил реальное положение дел.

И все бы замечательно, но… Безоглядно рухнув в «глобализацию», Египет предельно быстро оказался в паутине. В стране не было ни одного завода, ни одной фабрики, ни одного крупного торгового дома и ни одного банка, которые бы не контролировались иностранцами. Прежде всего, французами, но и всеми остальными тоже. Как правило, неформально представлявшими и правительственные структуры. Подряды и концессии доставались только им. Просто потому, что своих предпринимателей нужного уровня среди египтян не было, а пытавшихся приподняться душили на корню.

Вполне серьезные, уважаемые люди, - не явные прохвосты, как раньше, - они нередко даже хотели Египту добра, но не ценой сокращения прибылей. А прибыли (учитывая фактическую монополию на научные и технические знания) были сказочные и ради них бились не на шутку, а это, естественно, растлевало и египетскую бюрократию, выяснившую, что на одну зарплату живут только лохи. В итоге, начав со скромных 10% отката, как при Османах, вскоре дошли до того, что чиновник, бравший меньше 50%, считался опасным для общества и вылетал со службы.

В серьезную копеечку влетали и военные программы, отказаться от которых не было возможности, да и не хотелось. Ибо никак нельзя было сказать «нет» Наполеону III, «главному лоббисту» Египта в Европе, просившему подсобить справиться с «мексиканскими дикарями» и сулившему взамен «половину золота ацтеков». И Лондон, указывавший на то, что «ни одно европейское государство не может считаться вполне просвещенным, не имея колоний», в связи с чем, нужно «совместно завоевать Судан», тоже не хотелось обижать, - и в итоге владения хедива (на пару с сэрами) приросли огромной Экваториальной провинцией, - правда, убыточной, но честь же дороже.

В результате с какого-то момента расходы государства начали стабильно опережать доходы, и хедиву Исмаилу все чаще приходилось обращаться к западным банкам, как напрямую, так и через выпуск ценных бумаг, охотно этими банками скупаемых. Это было чревато, и, в принципе, нельзя сказать, что власти Египта не сознавали, что такая ситуация может быть опасна. Однако исходили из того, что пока хлопок в цене, а цена растет, ничего слишком ужасного не происходит, да и переговорщики, уполномоченные хедивом, имея свой интерес, зуб давали, что подставы невозможны.

Свой резон тут был: Европа много воевала, и чем больше она воевала, тем больше хлопка ей требовалось, а начавшаяся в США война Севера с Югом сделала Египет если и не мировым монополистом, то чем-то типа того. В связи с чем, пояснение Фуада Гюмри, министра финансов, просившего одобрить первый международный займ, - «Нет, господа, не европейцы посадили нас на финансовую цепь, это мы посадили их на цепь из хлопка», - Палата нотаблей в 1862-м приняла под аплодисменты, и Лондонская биржа открыла линию кредита. А затем еще, еще и еще, - общей сложностью, семь. Причем на условия, - ведь хлопок же! – правительство хедива внимания не обращало. А зря.

К сожалению, никаких деталей о деятельности т.н. «египетского пула» мне выяснить не удалось, но о существовании этого «негласного клуба» многие, высказывая мнение, что Египет год за годом затягивали в безвыходную ловушку. «Мало того, что проценты в 1,5—2 раза превышали средние процентные ставки по внешним займам, реализованным в это время на Лондонской бирже, - указывает Леонард Фридман. - Из общей и заранее обусловленной суммы займа вычитались различные куртажные, комиссионные и другие выплаты, а кроме того, значительная часть средств просто удерживалась кредитором в качестве «обеспечения риска».

В результате, египетское государство получало не более 30% номинала, зато в обеспечение займов «нашим европейским партнерам» передавались, - естественно, «во временное пользование», - целые отрасли: таможни, железные дороги, налоги с провинций и личных имений хедива. В конечном итоге пришли к тому, что на 1 января 1870 задолженность Египта в пять раз превысил общую сумму годового дохода. А потом количество, - резко, рывком, - перешло в качество, и никакие повышения налогов не помогали: все уходило на обслуживание процентов на проценты.