Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Программа, на самом деле, имелась. Правда, не разработанная, а почти дословно списанная с «Гюльханейский хатти-шерифа», положившего в 1839-м начало попыткам верхушечных либеральных реформ в Турции, но это были уже сугубые частности. Главное, что 9 сентября 1857 во дворце бея, в присутствии дипломатического корпуса, вей верхушки Туниса и командующего французской эскадрой, на всяких случай зашедшей в порт, была оглашена «Хартия неприкосновенности». Или, иначе, Фундаментальный пакт – манифест «прав человека и гражданина», утверждавший неприкосновенность личности, имущества и чести всех жителей Туниса, равенство всех подданных, независимо от веры, статуса и пола, перед законом, отмену монополий и полную свободу частного бизнеса.

В приложениях речь шла о «переустройстве суда от норм шариата к гражданскому кодексу, с участием присяжных», формировании «эффективных министерств» и «принципах местного самоуправления», а в новый «ответственный кабинет», возглавляемый по-прежнему Хазнадаром, вошли лидеры «младотунисцев» - Хайраддин (с портфелем морского министра) и Хюсейн (вице-глава МИД). Они же возглавили созданную по указанию бея Конституционную комиссию, немедленно начавшую работу, - и после того как проект был одобрен императором Франции, 3 апреля 1861 конституция, первая в истории уммы, вступила в силу.

Абсолютизм кончился. Бей, как глава государства, назначал министров, которые несли ответственность перед Верховным советом, высшим органом законодательной власти, из 60 «делегатов», треть которых назначал лично Его Высочество, прочие избирались по жребию из списка 5042 «нотаблей», имевших собственность, соответствующую высокому статусу народных депутатов, то есть, тех же «старотунисцев». Оглашение Основного Закона, как вспоминают очевидцы, «было встречено присутствующими с восторгом. Люди рукоплескали, обнимались, от полноты чувств многие плакали, шампанское пили даже некоторые духовные лица, и все горячо поздравляли друг друга с победой революции и наступлением Эры Милосердия».

Однако, как вскоре выяснилось, не весь Тунис откупоривал «Клико». Некоторая часть населения, - примерно 90% или чуть больше, - сперва, занятая своими делами, на очередные заскоки господ не обратила внимания, а когда пришлось обратить, неприятно удивилась. Затея, придуманная чистой публикой, не имела ничего общего с привычным и надежным шариатом, новым кодексам и непонятно каким судьям народ не верил. Народ верил только старым добрым кади, решавшим дела без глупой болтовни за умеренную мзду, а уж марабуты, улемы и муфтии, в соответствии с Хартией и Конституцией опущенные до уровня обычных граждан, разжигали вовсю, предрекая великие беды.

К тому же, как выяснилось, виновником повышений налогов и прочей гадости теперь является не первый министр, головы которого можно потребовать, даже не бей, которого, на худой конец, можно вынести из «киоска», а непонятно что. Как требовать к ответу какую-то бюджетную комиссию, готовящую какие-то проекты для какого-то финансового комитета, не знали даже самые мудрые улемы. Зато даже самому последнему издольщику и водоносу было совершенно ясно, что залог лучшего будущего заключается в «Долой налоги!» и «Долой мамлюков!», а главное, в «Долой Конституцию!», которая приехала невесть откуда и притащила с собой все эти не вмещающиеся ни в какие духовные скрепы гадости.

Уже в начале 1862, - Революции не исполнилось и годика, - несколько тысяч «человек и граждан» Туниса, подняв не зеленые, а черные флаги двинулись к бейскому дворцу, требуя отставки Мустафы Хазнадара, введения твердых цен на зерно и немедленной отмены своих гражданских прав. Разгонять пришлось три дня, огнем на поражение, и ответственность за разгон взял на себя не дико напуганный премьер, кинувшийся паковать чемоданы, а генерал Хюссейн, согласившийся стать «диктатором» со словами типа «Всякая революция лишь тогда чего-либо стоит, когда она имеет силу защищаться», а позже, объясняясь в мемуарах, почти дословно предвосхитивший мотивацию Густава Носке: «Когда волки атакуют овчарню, собака убивает волков».

Вслед за тем, прошла волна арестов, затронувшая даже духовных лиц, замеченных в провокации «контрреволюционных настроений», и это совершенно никак не способствовало восстановлению гражданского мира. Особенно в глубинке, где бедуины вовсю срывали телеграфные провода и рубили столбы, а сельское население взбудоражилось настолько, что наследнику престола, осенью 1862 поехавшему выяснять, почему не поступают налоги, пришлось искать убежища у французов на территории Алжира. И в такой ситуации «весь Тунис» внимательно смотрел на либералов, ожидая от них обещанных золотых гор, а либералы, с ужасом обнаружив, что «конец извечному режиму восточного деспотизма и произвола» настал, а светлого будущего нет как нет, метались, не зная, что делать.

То есть, они-то знали, однако, вопреки ожиданиям, иностранные консулы, к которым их протеже примчались за советом, не только не помогли, но, напротив, высказали претензии. Партнерам очень не нравилось, что Верховный совет, в отличие от самодержавия, не исполняет, что велено, а позволяет себе перед тем, как сказать «oui», задавать вопросы, а то и упираться, тем самым огорчая европейских партнеров, уже распределивших концессии и подряды. Из уст месье Роше прозучало даже нечто вроде «Если не можете держать в руках этих наглых болтунов, дайте нормально работать месье Хазнадару, который все знает и все умеет».

После чего, обдумав ситуацию, большинство «младотунисцев» решило выйти из правительства. В ноябре 1862 подал в отставку генерал Хюссейн, в декабре, «не желая, — как он писал впоследствии, — своим участием в делах способствовать обману моей приемной родины, которую безжалостно влекли к гибели», сложив полномочия, покинул страну и генерал Хайраддин, а Мустафа Хазнадар, публично обвинив «дезертиров» в «нежелании работать на благо бея и народа», сформировал Правительство Национального Спасения.

Итак, политическое поражение Хазнадара, которое он практически сам организовал, даже подсобив либералам себя победить, в конечном итоге, когда «младотунисцы» показали себя прекраснодушными, ни на что не способными мечтателями, серьезно укрепила позиции того же Хазнадара, показав, что ему (и его методам) нет альтернативы. Теперь, когда державы, решив от добра добра не искать, прекратили эксперименты, требуя от властей только исполнения капризов «дружественного» бизнеса, у премьера были окончательно развязаны руки, и консулы перестали получать жалобы.

Безусловно, некая специфика в работе тунисских властей была, но правила ее, четко и внятно оговоренные, никого не возмущали, скорее, наоборот. «Это Эльдорадо, - писал компаньону негоциант Этьен Шамбре, - поверь, это Эльдорадо! Конечно, чтобы войти в нужный кабинет, необходимо кому следует заплатить, но эта такса невелика, а кроме того, затраты себя окупают тотчас же. Любой министр, любой начальник департамента идет навстречу, стоит лишь оговорить форму участия. Некоторые предпочитают устроить своих людей, как компаньонов, некоторым больше по душе перевод заработанных сумм на счета их доверенных лиц или в виде недвижимост во Франции, но это их законное право!», - и хотя об этом знали все, мало кто возмущался.