Иван Филиппов - Записки о «Третьем рейхе»

— Это я. Мы соседи с тобой.

Договорились с Костей, что будем беседовать через окно, предварительно дав знать об этом несколькими ударами в стену. Стало радостнее на душе — за стеной находился наш, советский человек, с которым можно будет переброситься несколькими дружескими словами.

Потянулись однообразные дни тюремной жизни. Читать было нечего. С жадностью набрасывался на клочки старых газет, которые мне выдавали надсмотрщики. Через несколько дней я начал лучше ориентироваться в тюремной обстановке. Каждый день в обязанность заключенных входило выносить «парашу» в сопровождении охраны. При выполнении этих обязанностей я несколько раз столкнулся с другими заключенными, которые, к моему удивлению, оказались разговорчивыми. Из их отрывистых, брошенных на ходу фраз узнал, что в этой тюрьме длительное время содержатся немецкие коммунисты и социал-демократы, революционные рабочие Франции, Испании, Италии и других стран. Некоторые из них используются администрацией тюрьмы в качестве рабочей силы. В их обязанности входит разносить пищу заключенным, сопровождать их при надобности, мыть полы и т. д. После первой недели нашей жизни тюремные рабочие знали, что в двух камерах сидят советские люди.

Однажды в туалетной со мной наедине оказался сутуловатый со старческим изможденным лицом рабочий. Он мыл пол. На оголенных по локоть костлявых руках выделялись вздутые синие вены. Не обращаясь ко мне, он прошептал, что хотел бы сказать несколько слов, видя во мне советского человека-коммуниста. Он говорил наспех, отрывистыми фразами, не поднимая головы от пола, по которому медленно водил мокрой тряпкой, и искоса наблюдая, не следит ли за нами стоящий в коридоре за открытой дверью дежурный гестаповец.

— Я — старый немецкий социал-демократ, — шептал рабочий. — Нас здесь много. Расплачиваемся за свои старые грехи. Об этом я открыто говорю теперь своим соседям по камере — коммунистам. Тюрьма нас сблизила. Жаль, что мы, социал-демократы, не объединились с ними раньше. Тогда не было бы этого несчастья.

Он называл какие-то имена погибших в тюрьме его товарищей, говорил о своей семье, о детях, с которыми потеряна связь.

После этой беседы я долгое время не видел старого рабочего и уже думал, не навлек ли он на себя беды. Но неделю спустя мы снова столкнулись с ним.

— Вы все еще здесь, — приветливо прошептал он.— Не падайте духом, вас они побоятся тронуть. Это наше дело — обреченность. О себе я мало беспокоюсь. Обидно, сколько напрасной борьбы вели обе рабочие партии друг против друга. Упустили же главного своего врага — фашизм. В ответе за все оказался немецкий народ. Мы распылили его силы, помогли врагу его сломить. Будете на воле, расскажите об этом от имени старого социал-демократа.

Я обещал выполнить эту просьбу.

Несколько раз к узкой щели «глазка» двери моей камеры чьи-то руки подносили газету и медленно передвигали ее, чтобы можно было прочитать строчку за строчкой. Очевидно, рабочие давали мне знать, что делается в мире. Газеты были заполнены крикливыми сообщениями германского командования с фронтов о разгроме наших армий и о скором захвате Москвы.

В моем положении лучше всего было просто не доверять этим сообщениям, не ослаблять свою веру в непобедимость нашего народа. Так я и поступал: тихо распевал песни, занимался зарядкой, не обращая внимания на то, что к двери подходили какие-то люди, улыбались, глядя в «глазок» и, очевидно, думая, что я слишком уверен в своей счастливой судьбе.

Стояли жаркие дни. Воздуха в камере было мало, она накалялась, как топка. Сон пропал. Только на десятый день пребывания в тюрьме меня и Костю вывели впервые в тюремный двор на 15-минутную прогулку. И это повторялось до конца нашего выхода из тюрьмы.

9 июля был самый радостный день во всей моей жизни в Германии. Не могу поэтому удержаться от того, чтобы не рассказать о нем несколько слов.

В полночь с 8 на 9 июля ко мне в камеру пришел надзиратель. Он предупредил о том, чтобы в 4 часа я не спал. Что это может значить? — думал я, пытаясь найти ответ. И вскоре он был получен. Надзиратель в сопровождении гестаповца принес бритвенный прибор. Я понял, что меня готовят «вывести в свет», а с такой бородой, которая у меня отросла за 17 тюремных дней, гитлеровцы, видимо, не хотели показывать. Та же процедура происходила и у моего соседа по камере — Кости.

Разве можно было уснуть после всего этого? Верилось именно в то, что под давлением нашего правительства гитлеровцы намереваются передать нас в руки советских властей. И только знание того, что представляют собой гестаповцы, готовые на всякую подлость, приглушало искры преждевременного восторга.

Что послужило поводом для гестаповцев вспомнить о нас?

Как мне сообщили позднее, дело обстояло следующим образом.

В первый же день войны наше правительство позаботилось о том, чтобы все советские граждане, оказавшиеся к этому времени в Германии и в оккупированной ею Европе, имели возможность вернуться на Родину. Швеция взяла на себя обязанность защиты советских интересов в Германии, Болгария — интересов немцев в СССР. Положение Советского Союза в вопросе обмена было тяжелым в том смысле, что советских граждан в Германии было около 1500 человек. Сюда были доставлены советские люди из Норвегии, Дании, Голландии, Бельгии, Финляндии. В то же время к началу войны в СССР оставалось всего 120 немецких представителей и членов их семей. Гитлеровские власти настаивали на том, чтобы правительство СССР из числа всех советских граждан отобрало лишь 120 человек. Они угрожали, что сами отберут этих лиц. Советское правительство отклонило эти требования фашистов, и они были вынуждены согласиться на общий обмен «всех немцев на всех русских». Власти СССР и Германии через посредничество Швеции и Болгарии договорились о том, что все советские граждане должны быть доставлены немецкими властями на турецко-болгарскую границу близ города Свиленград, а немецкие граждане будут собраны у советско-турецкой границы близ города Ленинакан, чтобы затем транспортировать и тех и других на родину через Турцию.

В то время, когда мы сидели в берлинской тюрьме, в Германию прибывали советские граждане из оккупированных немцами стран. Сначала гитлеровцы держали их всех в концлагере, где заставляли выполнять бессмысленные работы — таскать доски из конца в конец лагеря. Затем их поместили в поезда, которые перегоняли из одного города в другой, и лишь только тогда, когда было достигнуто соглашение об обмене, всех советских людей доставили в Софию. Поэтому о нас и «вспомнили» гестаповцы.

После ночного бритья, несмотря на неясность того, к чему все это затеяно гестаповцами, все же радостно билось сердце. Хотелось поскорее покинуть эти душные тюремные стены, пропитанные потом и кровью. Перед глазами уже рисовались радостные встречи с советскими людьми, и нити мыслей тянулись дальше — к Москве, к Родине. Мое раздумье было прервано каким-то неясным шорохом. Время было далеко за полночь. Тюрьма спала. Но откуда-то до моего слуха доносились тихий шелест, легкое поцарапывание. И вдруг я заметил упавшую у двери на пол тонкую полоску бумажки. Она была просунута, очевидно, иглой через узкую расщелину у верхней притолоки двери. Только теперь я понял, откуда у двери иногда появлялись окурки с табаком. Это заботились обо мне упомянутые мной тюремные рабочие. На поднятой бумажке я прочитал следующие слова: