Владимир Михайлов - Ленинград [Героическая оборона города в 1941-1944 гг.]

Поскольку не исключалось, что гитлеровцы попытаются штурмовать город, с ранней весны возобновилось строительство укреплений и в самом Ленинграде, и в прифронтовой полосе: к концу 1942 года город располагал 110 мощными узлами обороны, протяженность одних только уличных баррикад превысила 35 километров, неприкосновенного запаса боеприпасов, бензина и продовольствия хватило бы на 30 суток непрерывных уличных боев.

9 августа. В большом зале Филармонии, как в добрые довоенные времена, ни одного свободного места. Многие оркестранты одеты в красноармейскую и краснофлотскую форму, но оркестр звучит мощно, слаженно, слушатели напряжены и взволнованны: исполняется Седьмая ленинградская симфония Д. Д. Шостаковича. Написанная почти полностью в осажденном Ленинграде и посвященная Ленинграду и ленинградцам.

Среди слушателей генерал-лейтенант Леонид Александрович Говоров — новый командующий Ленинградским фронтом. Как всегда, непроницаемо спокойный, уравновешенный. Но сейчас он волнуется. О концерте объявили заранее, афиши расклеили по всему городу, фашистам конечно же о них известно, к площади Искусств они давно пристрелялись. Да, наши артиллеристы по-своему готовились к этому дню и сейчас громят батареи врага, его штабы и узлы связи. Но вдруг…

К Говорову приглядываются, знают, что это человек необычной, сложной судьбы. В Ленинград Говоров приехал беспартийным. Было также известно, что в годы гражданской войны он по собственной инициативе перешел на сторону Красной Армии, участвовал в разгроме белогвардейщины, долго служил в артиллерии, преподавал, перед самой войной был назначен начальником Артиллерийской академии имени Ф. Э. Дзержинского, а в битве под Москвой прекрасно показал себя на посту командующего армией.

В Ленинграде Говорова встретили сдержанно: замкнутостью, резкими оценками он держал всех на расстоянии, ни с кем особенно не сближаясь. Скоро, однако, обнаружилось, что это человек высокоорганизованный, четкий, ясного, трезвого ума, больших познаний и высокой, если можно так выразиться, военной интеллигентности. Всю тяжкую меру возложенной на него ответственности он осознавал с особенной обостренностью. Об этом его внутреннем настрое можно судить по заявлению, которое он подал 1 июля 1942 года в партийную организацию штаба фронта: «Прошу принять меня в ряды Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), вне которой не мыслю себя в решающие дни жестокой опасности для моей Родины».

По ходатайству Военного совета Ленинградского фронта Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло Л. А. Говорова в партию без прохождения кандидатского стажа. Подготовка к деблокаде города в это время уже завершалась. Говоров вел ее со свойственной ему методичностью, основательностью, просчитывая и продумывая все возможные варианты и случайности.

Час двадцать звучит великолепная симфония мужества; два часа двадцать минут не смолкают батареи. В числе тех, кто подходит после окончания концерта к дирижеру Карлу Ильичу Элиасбергу, Говоров. Взволнованный, как и все, он благодарит за доставленное наслаждение, за музыку, которая закаляет волю, придает силы, уверенность в неизбежном торжестве света и справедливости. Потом, изменив вдруг обычной своей скромности, добавляет:

— Мы для вас тоже сегодня поработали!

На лице Говорова — редкая для него довольная улыбка: ни одного снаряда в эти часы не упало на город; не те уже гитлеровцы, берут над ними верх ленинградские контрбатарейщики.

26 сентября. Два часа ночи.

Небо над правым берегом Невы у Московской Дубровки светлеет, становится багряным, словно за прибрежными окопами разгорелись какие-то фантастические, большой протяженности костры.

Когда минут через 60 огненная полоса взрывов отодвигается от левого, занятого фашистами берега в глубину их обороны, над Невой снова опускается темнота, но все равно еще видно, что реку стремительно пересекают лодки, катера, мотоботы с пехотой, понтоны с танками и артиллерией.

Л. А. Говоров на наблюдательном пункте. По обыкновению молчаливый, замкнутый, суховатый. Когда началась переправа, напомнил штабу:

— За ночь необходимо перебросить на левый берег первый эшелон и захватить плацдарм, а с утра начнем расширять его.

Нет, наверно, другого такого места под Ленинградом, где земля была бы так обильно полита кровью, как на этом вот клочке земли на левом берегу Невы против Московской Дубровки: в историю Великой Отечественной войны он вошел как Невский «пятачок». Созданный еще в сентябре 1941 года, плацдарм этот существовал до апреля 1942 года. Оттуда предпринимались неоднократные попытки прорвать блокаду, защитники его покрыли себя неувядаемой славой, они так и не отступили, оставшихся в живых фашисты уничтожили после того, как ледоход прервал сообщение между левым и правым берегом.

В ночь на 26 сентября ленинградские воины вновь форсировали Неву в надежде соединиться с войсками Волховского фронта: забив мощный клин в оборону противника, волховчане обошли Синявино и были уже в 7–8, а по некоторым данным, даже в 4 километрах от невского берега. Часа полтора-два ходу мерным красноармейским шагом, еще одно, только одно последнее усилие — и блокада будет прорвана, будет проложен надежный путь к хлебу, восстановлена сухопутная связь с Большой землей.

Пройти эти последние километры тогда не удалось, линия фронта в конце концов вернулась туда, где была, но синявинскую операцию нельзя считать безрезультатной: в ходе ее Волховский и Ленинградский фронты перемололи дивизии 11-й армии генерал-фельдмаршала Манштейна, присланные сюда из Севастополя и предназначавшиеся для нового штурма Ленинграда. 6 октября Манштейн сообщил в гитлеровскую ставку, что оставшимися у него силами он не в состоянии выполнить поставленную перед ним задачу. Это было несомненным успехом советских войск. Не случайно 17 октября в штаб 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии, особо отличившейся в боях, в том числе и на Невском «пятачке», был передан по телеграфу приказ наркома обороны СССР И. В. Сталина: дивизия преобразовывалась в 45-ю гвардейскую ордена Ленина стрелковую дивизию. Медалями и орденами СССР были награждены около 600 ее бойцов, командиров и политработников.

Слабый утренний свет уже пробивался сквозь щели в забитых фанерой оконных проемах цеха, когда Евгений Мышкин наконец закончил растачивать последнюю деталь. Накануне он отстоял за станком положенные по военному времени 11 часов, потом остался на ночь, и сейчас его слегка пошатывало. Невысокий, худенький, он еще не совсем оправился после зимы, едва не ставшей для него последней: впалые щеки, синева под глазами. Сон и слабость уже одолевали Мышкина, но надо было еще сдать заказ. Мастер, приняв детали, придержал расточника: