Ирина Осипова - «Шпионы Ватикана…» [О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел]

Мы добрались до резервного госпиталя № 1, который расположился в Коломые, близ Станиславова. За две недели нашего пребывания в этом милом городке у подножия Карпат я увидел, что ни у советской власти с 1939 по 1941 год, ни у нацистов за период почти двухлетнего порабощения не хватило времени примирить украинское население с польским, хотя при небольшой разнице в обрядах они исповедуют общую веру. Несмотря на вновь возникшую опасность стать рабами большевизма, они продолжали причинять друг другу всевозможные обиды, поджидая удобного момента, чтобы истребить друг друга. И действительно, такой случай подвернулся несколько позже, и во многих селах этого района произошло массовое побоище.

Только в тюрьмах и в советских трудовых лагерях они стали более разумными. В медвежьих лапах душителя Польши и Украины многие в конце концов осознали, насколько были слепы, терзая друг друга, когда третий, их истинный общий враг, пользовался их раздорами. Там, в лагерях они мне рассказывали, что братство началось еще раньше, в лесах, где действовали украинские партизаны и Армия Крайова.

Когда мы прибыли на родину — в последнюю декаду мая, — наш поезд покинула добровольная пленная. Тогда было обычным делом, что в составах, шедших с советских территорий, прятались мужчины, женщины, подростки, дети, выбравшие путь добровольного бегства; их прятали от нацистов, угрожавших расправой. Не знаю, имелись ли такие в нашем поезде, помню только одну девушку, по имени Надя, невесту нашего солдата, которую я обратил в католичество. Она была одной из тех немногих, кому посчастливилось перебраться в Италию, а желавших этого были многие сотни [52] Именно в Италию хотело попасть большинство тех, кто стремился уехать, потому что украинский народ полюбил наших солдат. .

После карантина в Болонье мне дали увольнительную. В Риме я первым делом поехал в военный комиссариат, узнать, как обстоят дела с моей демобилизацией. «Приказ был уже давно, — ответили мне. — Разве вам не сообщили?»

— Мне ничего не сказали. В неразберихе поражения кто знает, куда он делся.

— Но вы действительно хотите вернуться в Одессу, при таком положении дел?

— А почему бы и нет?

— Вы ведь знаете, что русские могут вернуться через несколько месяцев…

— Русские? Но это именно то, чего я ищу — встречи с русскими. Более удобного случая попасть в СССР у меня не будет. К приходу Советской армии я буду уже занят в Одессе своим делом, поехать туда сейчас — это наилучший способ перейти на ту сторону, не прося у власти визу.

— А как с религиозными преследованиями?

— Мы знаем, что даже Сталин дал разрешение на открытие храмов. Кто знает, может, мы у истоков возврата христианства в Россию? Пусть это просто политический маневр, все равно надо употребить его на благо. Хотя бы на первых порах воспользоваться некоторой свободой. Если потом станет совсем плохо, попытаюсь укрыться среди верующих.

Видя мою твердую решимость, офицер военного комиссариата, не раздумывая больше об отмене моей демобилизации, выдал мне приказ. Он был датирован 30 апреля 1943 года, я получил его на руки 22 июня 1943 года.

Прежде всего я поехал в Турин, разыскивать родственников маркизы Софии Новеллис ди Коарацце, которая еще в Днепропетровске предупредила меня, что передаст для будущей миссии предметы церковного убранства. Графини Марии делла Кьеза не оказалось по указанному адресу, мне потребовалось съездить еще в Савильяно, провинции Кунео. Сердечность приема и богатство даров, переданных мне, с лихвой искупили затрату сил. Такой же любезный прием мне оказали в Тестоне, в доме маркизы Софии. Все эти дары, вместе с полученными ранее от сестры Софии Новеллис, были переданы небольшой церкви Св. Петра в Одессе.

Затем я поспешил в Рим, где мне надо было получить паспорт с визами румынского, венгерского и немецкого правительств. Это время показалось мне бесконечным, я боялся, что красные окажутся в Одессе раньше меня или что мне помешают выехать события в Италии (высадка американцев на юге, немецкая оккупация). Но Провидение решило по-своему: пало правительство Муссолини, и только после этого я отправился в СССР, уже с паспортом правительства Бадольо.

Я получил особую аудиенцию у Папы, и он меня благословил, что было мне большим утешением. Папа велел мне передать его «щедрое благословение» всем страждущим по ту сторону железного занавеса.

Около 20 августа все было готово к отъезду. В последний вечер в Монталтовеккьо мама с едва заметным упреком сказала мне: «Вы уезжаете (со дня моего рукоположения она говорила мне „вы“)… Я вас никогда больше не увижу». Для меня самой большой жертвой Богу было расставание с мамой. Но что было делать? Я ответил: «Если однажды вы услышите, что меня убили, не плачьте, но радуйтесь и гордитесь тем, что вы — мать мученика за веру».

В Бухаресте я вынужден был задержаться, чтобы получить пропуск в военную зону. Но здесь я чувствовал себя спокойнее — Одесса была всего в двадцати четырех часах езды от румынской столицы.

8 сентября я решил продолжить свое путешествие. Поскольку был праздник Рождества Девы Марии, мне не удалось взять такси до вокзала. Раздражение смешивалось с радостью: румынский народ сохранил верность своей религии. И вновь я убедился, что Господь мне помогает: утром я узнал, что 8 сентября Италия капитулировала. Не известно, что было бы со мной, если бы я попытался выехать из Италии с паспортом правительства Бадольо (границу часто проверяли немцы). Пришлось задержаться еще на неделю в Бухаресте. Выяснив, что на Днестре нет серьезных проверок, я отправился в дорогу.

В Одессе меня встречал викарий апостольского администратора. Прием был душевным, как и в итальянском консульстве, где мне приготовили отличную комнату, не соответствовавшую моему скромному статусу, но порой приходится смиренно принимать даже излишества. Когда Бадольо объявил Германии войну, я решил отказаться от гостеприимства консула, чтобы держаться подальше от политики. Кроме того, на консульстве тоже отразилась начавшаяся в Италии гражданская война.

Я старался сохранять равновесие и нейтралитет, уважая все точки зрения, поскольку моим главным делом было спасение душ. Осторожность была продиктована еще и тем, что я не хотел компрометировать себя ни перед румыно-немецкими властями, ни перед будущими советскими [53] Практически консульство в Одессе за несколько дней перешло в руки прежнего режима. Консулу и сотрудникам, выступившим на стороне Бадольо, пришлось искать убежища вне Румынии. Это прискорбное обстоятельство послужило, однако, на пользу итальянской колонии и всем тем, кто хотел спастись от большевизма. . Я добился места в Одессе до прихода русских, оставалось сохранить его за собой.