Ирина Осипова - «Шпионы Ватикана…» [О трагическом пути священников-миссионеров: воспоминания Пьетро Леони, обзор материалов следственных дел]

Праздник Богоявления, утро. Мы стоим перед воротами Темлага, перед вахтой тринадцатого лагпункта. Ждем на морозе, наконец появляется начальство, приказывает открыть ворота с колючей проволокой. Проверка по списку, входим по одному и вливаемся в коллектив заключенных: всего около полутысячи. Этот лагпункт карантинный, один из самых маленьких среди двадцати лагпунктов Темлага, в котором содержатся тридцать тысяч мужчин и женщин, разбросанных по мордовским лесам.

Первым делом нас ведут в баню. Нам это очень кстати, потому что в дороге мы порядком завшивели. Перед помывкой обыск: на этот раз нам повезло, позже обыск зачастую проводили снаружи, на морозе. Баня убога донельзя. В предбаннике окна обледенели, на стенах иней. Отдав вещи на прожарку , заходим в помывочную. На входе каждому в горсть наливают черпачок черной гущи. «Что это?» — «Мыло». Легко представить, каково вымыться этими 15 граммами, по виду настоящей грязи! Но хоть бы воды было вдоволь: так нет, воды дают скупо как горячей, так и холодной! Норма — ведерко, литров восемь, кажется; в тот раз дали еще по полведра на человека.

Помывшись, как могли ждем вещи из прожарки. Хорошо еще, что нас оставили ждать в помывочной, там не так холодно; только переход оттуда в ледяной предбанник слишком резкий и опасный. Бояться, впрочем, нечего, в случае воспаления легких или другой какой хвори возле нас обязательно будет врач… Именно возле , потому что какой помощи ждать от врача, если нет лекарств, и как можно выздороветь при постоянном недоедании?

В ледяной предбанник к нам пришел врач, такой же заключенный, как и мы, литовец по национальности. Там же мы познакомились с другими важными лицами из заключенных: санинструктором или санинспектором, нарядчиком и комендантом. Их работа — смотреть за нами по поручению начальства и передавать нам приказы и наряды сверху. Нам, новичкам, казалось, что для этих людей наше благо — не пустой звук, но на самом деле они только шарили глазами, осталось ли у кого хорошее пальто, сапоги, ботинки, чтобы потом их присвоить.

Первым делом мы изложили наши насущные нужды: в то утро самым насущным было поесть. Они отвечали снисходительно, но хлеборез и повар долго не являлись. Наконец нам доставили хлеб прямо в баню, поскольку там мы дожидались, пока нас определят в барак. Потом нас повели в столовую, сырое и темное помещение рядом с кухней, где стояли два ряда грубых и грязных столов со скамьями по сторонам. Завтрак и обед нам выдали в один прием: водянистый суп, кусочек рыбы, не важно какой, голова или хвост, лишь бы весом 30–40 грамм, из которых ни один грамм не пропадет, потому что даже рыбьи косточки, если их хорошо прожевать, это тоже еда. Следующий заход в столовую будет в пять часов дня: ужин — три ложки перловки или чечевицы. А пока нас ведут в барак.

Впечатление от барака гнетущее. Расшатанные, наполовину прогнившие доски пола; серые стены, обмазанные глиной с навозом, окна примерно полметра на метр, ни одного целого стекла, иные просто забиты доской или картоном; для сна — сплошные двухъярусные нары, в нижнем ярусе кое-где просветы. Ни матрасов, ни одеял.

Электричество только в запретной зоне. Барак освещается примитивной керосиновой лампой, фитилек два-три миллиметра диаметром. Каждый вечер разносят керосин, на барак восемьдесят грамм, этого должно хватить до утра.

У дверей два бака: один — для холодной, другой — для кипяченой воды, питьевую воду в лагере строго ограничивают, потому что ее надо завозить извне. А для бани воду берут из заиленного колодца в самом лагере; двое слепых заключенных выполняют эту работу, вращая ворот и поднимая ведра.

Центр барака занимает большая печь, сложенная из кирпича. Ее недавно растопили, и она еще не прогрелась. Но тепла все равно не хватит при этом жалком количестве дров (несмотря на то что вокруг леса), к тому же сырых, которое выдают на барак ежевечерне. Огонь в печи есть не больше трех-четырех часов за вечер. Сейчас разгар зимы, и холод для нас самое тяжкое наказание: холодно на работе; холодно ночью в бараке.

Вспоминаю, как мы с отцом Яворкой устраивались рядом на нарах и укрывались верхней одеждой, не снимая того, что было под ней. У меня оставалась верхняя ряса и перекрашенная военная плащ-накидка; ею мы закрывали поясницу. У отца Венделина, кроме рясы, имелась куртка, подарок отца Николя, ею мы прикрывали ступни: старые носки их не согревали. Отец Яворка просил меня держать ступни поближе к нему, потому что у него особенно мерзли ноги. Несмотря на все старания, он часто не мог согреться, отчего ему было большое беспокойство: приходилось часто вставать по малой нужде.

Бедный отец Яворка! Мне хватало трех-четырех ночных пробежек, а он бегал по снегу каждые три четверти часа, деревянная уборная стояла на отшибе метрах в восьмидесяти, и туда через щели набивалось много снега. А что было делать: тем, кого застанут на улице, грозило наказание. И всякий раз, как один из нас вставал, он вынужден был будить другого, чтобы тот постерег вещи.

Воры, сколько неприятностей они доставляли! Приходилось не только прятать обувь под голову, но и обвязываться веревкой или проволокой поверх того, чем мы укрывались.

В короткое время у нас украли последние вещи из вещмешков, после чего воры взялись за то, что было на нас. Первым исчез мой вещмешок. Уходя на работу, я поручил его товарищу по бараку; не знаю, что там вышло, но знаю, что, когда я вернулся, мешка не было. Комендант и охрана, перерыв весь барак, нашли его под нарами, но, к сожалению, пустой: пропало последнее полотенце и все белье до последнего носового платка.

Следующим был мешок отца Яворки, где он держал вещи, переданные ему в тюрьму в качестве благотворительной помощи. На этот раз беда случилась по моей вине; мой собрат, отлучившись из барака, просил меня постеречь его вещи. Мешок лежал на нарах, а я стоял поблизости. Воры, конечно, сговорились между собой; пока один из них отвлекал меня оживленным разговором, другой, пользуясь полутьмой в бараке, стащил мешок. Отцу Яворке еще повезло: после долгих поисков в одном из бараков нашли, кажется, его рубашку.

Пришла очередь моих ботинок. Излюбленным местом воров была баня: на этом моем первом лагпункте начальник бани, как он себя величал, был в сговоре с ворами, и они вместе проворачивали свои черные дела. Поистине черные; чтобы понять это, надо хоть раз попробовать, что значит лишиться последнего, когда ты и так обобран до нитки; отбываешь немыслимый срок среди людей, утративших человеческие черты; страдаешь от голода, холода и хуже, чем скотских, условий жизни и труда. Со временем неизбежно приходит апатия, равнодушие к обидам, начинает казаться естественным, что тебя обирают, что ты ничем не владеешь, что над тобой измываются, попирают твое достоинство, треплют безжалостно, как лен или коноплю.