Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

Потери персов были громадны, поле битвы было покрыто телами мертвых и умирающих, ущелья гор завалены трупами и за сплошным валом тел бегство царя было безопасно.

Дарий, который после успеха первой атаки Александра повернул свою четверню назад, проскакал по равнине до гор; здесь крутизна подъема мешала колеснице быстро двигаться; он соскочил с колесницы, бросил плащ, лук и щит и вскочил на кобылицу, которая понеслась к ожидавшему ее на конюшне жеребенку с быстротой, которой желал Дарий. Александр преследовал его, пока еще был день; поимка персидского царя казалась ему победным призом дня; он нашел в ущелье его боевую колесницу, щит, плащ и лук и с этими трофеями возвратился назад в персидский лагерь, который без боя был занят и приспособлен для ночного отдыха его людьми. [37]

Добыча золотом и золотыми вещами, кроме роскошного убранства лагеря и дорогого вооружения персидских вельмож, была невелика, так как казна, походные вещи и придворные штаты персидского царя и сатрапов были отправлены в Дамаск. [38]Но в руки победителя попали вместе с лагерем, в котором они были забыты среди суматохи бегства, царица-мать Сисигамбис, супруга Дария и их дети. Когда Александр, возвратясь после преследования, ужинал со своими офицерами в ставке Дария, он услышал вблизи жалобы женских голосов и узнал, что это царские жены, считавшие Дария умершим, потому что они видели, как по лагерю с торжеством провезли его колесницу, лук и царскую мантию; он тот час же послал к ним одного из своих друзей, Леонната, чтобы уверить их, что Дарий жив, что им нечего бояться, что ни к ним, ни к Дарию он не чувствует личной вражды, что он хочет завладеть Азией в честном бою и сумеет отнестись с уважением к их высокому званию и их несчастию. [39]Он сдержал перед ними свое слово; к ним не только отнеслись с подобающим несчастию снисхождением, но и по-прежнему воздавали им почести, к которым они привыкли в дни счастия, и продолжали служить им по персидскому обычаю. Александр желал, чтобы они содержались не как пленницы, но как царицы, и чтобы величие царского сана было поставлено выше различия между греками и варварами. Здесь впервые обнаружилось, как он думал установить свои отношения к Персии. При тех же условиях афиняне и спартанцы предоставили бы своей ненависти или корыстолюбию определить участь вражеских цариц; поведение Александра настолько же служило доказательством более свободной или же более дальновидной политики, как и свидетельствовало о его великодушии. Его современники прославляли последнее, не понимая или пока они еще не поняли первой; почти ни одному подвигу Александра они не изумлялись более, чем этой кротости там, где он мог явить себя гордым победителем, и этой почтительности там, где он мог показать себя греком и царем; всего изумительнее казалось им то, что он, превосходя этим свой великий прообраз Ахилла, отказался воспользоваться правом победителя относительно супруги побежденного, считавшейся красивейшей из всех женщин Азии; когда он был близко, он запретил даже говорить о ее красоте, чтобы ни одним лишним словом не увеличить скорби благородной женщины. Впоследствии рассказывали, что царь, сопровождаемый только своим любимцем Гефестионом, явился в палатку цариц и что царица-мать, не зная, который из двух одинаково блестяще одетых мужчин царь, бросилась на землю перед Гефестионом, который был выше ростом, чтобы поклониться ему по персидскому обычаю; но когда она, увидев свою ошибку из того, что Гефестион отступил назад, пришла в величайшее смущение и считала свою жизнь потерянной, Александр сказал с улыбкой: "ты не ошиблась, и он тоже Александр"; затем он взял на руки шестилетнего сына Дария, приласкал его и поцеловал. [40]

Потери македонского войска в этом сражении определяются в 300 пехотинцев и 150 всадников. [41]Сам царь был ранен в бедро. Несмотря на это, на следующий день после битвы он посетил раненых и приказал со всеми воинскими почестями похоронить павших, выстроив все войско в боевом порядке; их памятниками были три алтаря у Пинара, [42]а город Александрия, заложенный при входе в сирийские проходы, был памятником великого дня Иссы, одним ударом уничтожившего могущество Персии.

Из персидского войска, как говорят, пало около 100 000 человек и в том числе 10 000 всадников. То обстоятельство, что оно было сначала разбито на своем левом крыле и было слишком развернуто со стороны моря, совершенно рассеяло его остатки. Главные силы бежали через горы к Евфрату; другие толпы бежали к северу в горы Киликии и бросились оттуда в Каппадокию, Ликаонию и Пафлагонию; их рассеяли отчасти Антигон во Фригии, частью Каллат в Малой Фригии. [43]Из греческих наемников около 8000 спаслось с поля битвы через Аманские горы в Сирию; [44]отступая в довольно хорошем порядке под предводительством македонского беглеца Аминты, они достигли Триполиса, где на берегу еще лежали триеры, на которых они прибыли; из них они взяли столько, сколько было нужно для их бегства, сожгли остальные, чтобы не дать им попасть в руки неприятеля, и переправились на Кипр. [45]Другие, вероятно, достигли моря другими путями и направились к Тенару искать себе новой службы. С переехавшими на Кипр наемниками Аминта направился к Пелусию, чтобы занять место павшего при Иссе сатрапа Сабака, которое уже было вверено персу Мазаке. Он проник затем до самых ворот Мемфиса и уже был господином над важнейшей частью Египта, когда его наемники, ненавидимые за свои дерзкие грабежи и снова рассеявшиеся по стране, чтобы грабить, были атакованы возбужденными призывом сатрапа египтянами и перебиты все до последнего, а вместе с ними и Аминта.

Сам Дарий, достигнув в своем бегстве Онх, собрал остатки своего персидского народа и около 4000 греческих наемников и с ними так же быстро продолжал свой путь в Фапсак, пока за Евфратом не счел себя свободным от дальнейшей опасности. Более чем потеря битвы и нескольких сатрапий, более чем позор поражения и бегства должны были терзать его сердце потеря своих и стыд и опасение, что его супруга, прекраснейшая из женщин Персии, находится в руках гордого неприятеля; забывая в своем семейном несчастии и горе об опасном положении и бессилии своего царства, но не о своем высоком сане, он думал, что делает великий подвиг, великодушно снисходя до первого шага к победителю, Вскоре после битвы он послал к Александру послов с письмом, [46]в котором писал, что его отец Филипп стоял в отношениях дружбы и союза с персидским царем Артаксерксом, но что по его смерти впервые и без малейшего повода со стороны Персии начались враждебные действия против персидского царя Арсеса, что затем при последовавшей новой перемене на престоле Персии сам Александр не удостоил послать к нему, царю Дарию, послов, чтобы скрепить старую дружбу и союз, но, напротив, вторгся с войском в Азию и причинил персам много тяжелых несчастий; поэтому он, персидский царь, собрал свои народы и повел их против него; так как исход битвы решил против него, то он, царь, требует от него, царя, [47]возвращения своей супруги, матери и детей, которые находятся у него в плену; он предлагает ему заключить с ним дружбу и союз и отправить с подателями этого письма, Мениском и Арсимом, уполномоченных, чтобы обменяться необходимыми ручательствами.