Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

Македонский характер никогда не был особенно гибким; война и достигнутые в ней громадные успехи только усилили непреклонность и твердость характера этих гетайров. Не все понимали, подобно Гефестиону, намерения и политику своего царя, не все обладали, подобно Кратеру, достаточной степенью преданности и самоотвержения, чтобы поддерживать ее во имя верности долгу; большинство не понимало и не одобряло того, что делал и допускал царь. Между тем как Александр делал все, чтобы приобрести расположение побежденных и заставить их забыть о том, что македоняне их победители, многие, увлеченные своей гордостью и эгоизмом, считали отношение полной покорности необходимой основой всех дальнейших реформ и, как это им казалось само собою понятным, кроме деспотической и неограниченной власти прежних сатрапов, претендовали еще на принадлежащее победителям право сильного. Между тем как Александр с равной благосклонностью принимал и коленопреклонение персидских вельмож и обожание, проявлять которое по отношению к нему считали себя обязанными восточные народы, и почетные посольства греков, и солдатские приветствия своих фаланг, они, как равные своему царю, желали бы видеть перед собою все другое униженным и лежащим во прахе покорности; и между тем как они сами, насколько это дозволял военный лагерь и близость громко порицавшего их царя, отдавались без всякой другой цели, кроме самого грубого наслаждения, всей роскоши и распущенности азиатской жизни, они негодовали на своего царя за его мидийское облачение и индийскую роскошь его двора, среди которых миллионы Азии признавали его своим богом и царем и поклонялись ему. Таким образом многие из македонских вельмож сделались азиатами в самом дурном смысле этого слова, и азиатская наклонность к деспотии, коварству и излишествам соединилась у них с чрезмерной суровостью и преувеличенным чувством собственного достоинства македонян, все еще делавшим их жадными к славе, храбрыми в бою и готовыми на все.

Когда Александр начал допускать при своем дворе восточные элементы, окружать себя персидскими вельможами, привлекать их к себе с тою же благосклонностью и щедростью, как и македонян, отличать их тем же доверием, возлагать на них важные поручения и награждать их сатрапиями, то это покровительствуемое царем, уродливое азиатское направление, естественно, вызвало негодование македонских вельмож, чувствовавших себя носителями древних и чисто македонских традиций, вознегодовали на это, как будто бы тем наносились им ущерб и унижение. Многие, особенно старые генералы времен Филиппа, не скрывали своей нелюбви к персам и своего недоверия к Александру; они взаимно поддерживали и усиливали свое неудовольствие на то, что тот, который всем им обязан, пренебрегает ими и неблагодарен относительно них; целые годы они должны были биться для того, чтобы теперь видеть, как плоды их побед переходят в руки побежденных; царь, равняющий в своем обхождении персидских вельмож с ними, скоро будет с ними самими обходиться так же, как с этими прежними рабами персидского царя; Александр забывает о македонянах, следует быть настороже.

Царь знал об этом настроении умов; его мать, как рассказывают, не раз предостерегала его, заклинала его быть осторожным относительно своих вельмож, упрекала его в том, что он слишком доверчив и милостив к этой старинной знати Македонии, что он своей чрезмерной щедростью делает из подданных царей, дает им случай приобретать себе приверженцев и сам себя лишает своих друзей. [27]От Александра не могло укрыться то, что даже среди его ближайших окружающих многие смотрели на его шаги с недоверием или с неодобрением; он привык видеть в Пар-менионе постоянное предостережение; он знал, что его сын Филота открыто не одобрял предпринимаемых им мер и даже весьма дерзко выражался о нем лично; царь прощал это резкому и мрачному характеру вообще храброго и неутомимого на службе гиппарха; более глубоко оскорбляло его то, что даже прямой и великодушный Кратер, которого он уважал более всех других, не всегда соглашался с тем, что происходило, и что даже Клит, начальствовавший над агемой конницы, начал отдаляться от него. В среде македонских генералов все яснее выступал раскол, который, хотя пока и без значительных последствий, ожесточал настроение умов и даже выразился уже в военном совете в тяжелом раздражении; более резкие желали видеть войну оконченною, войско распущенным и добычу разделенной; по-видимому, под их влиянием и в войске тоже все громче и громче выражалось желание возвратиться на родину.

Таким образом, недовольство росло; дары, внимание и доверие царя уже не делали его более господином над ними. Дело не могло и не должно было долго идти на эту стать; военная дисциплина войска и повиновение офицеров были первыми условиями не только для удачи военных предприятий, но и для сохранения уже приобретенного и для безопасности самой армии; если Александр и не должен был ожидать никакого дерзкого поступка со стороны Кратера, Клита, Филоты, Пармениона и гетайров, то для примера и для поддержки начинавшего уже становиться ненадежным настроения войска он должен был желать наступления кризиса, который бы поставил его лицом к лицу с противной партией и дал бы ему случай раздавить ее.

Весною 330 года Александр отдыхал со своим войском в столице Дрангианы. Кратер снова соединился с ним после своего перехода через Бактрию; Кен, Пердикка и Аминта со своими фалангами, македонская конница Филоты и гипасписты тоже находились при нем; их предводитель Никанор, брат Филоты, умер недавно, что было тяжелой потерей для царя; он приказал брату торжественно похоронить его. Их отец Парменион с главною частью остального войска стоял в далекой Мидии, охраняя путь на родину и несметные сокровища персидского царства; следующей весной он должен был снова примкнуть к главной армии. "В это время Александр получил донесение об измене Филоты", говорит Арриан и затем в общих чертах излагает, как было поступлено с последним. Источник, которому следуют Диодор, Курций и Плутарх, рассказывает об этом деле подробнее, но более ли он соответствует истине, это остается вопросом открытым. Эти писатели рассказывают в существенных чертах следующее.

В числе окружавших царя недовольных находился Димн из Халестры в Македонии. Он открыл Никомаху, с которым он находился в любовной связи, что его честь оскорблена царем и что он решился отомстить за себя; знатные лица разделяют его образ мыслей и везде желают перемены положения вещей; царь, ненавистный и стоящий теперь поперек всем, должен быть устранен с дороги; через три дня он будет убит. Боясь за жизнь царя, но робея лично открыть ему о таком важном деле, Никомах сообщает о злодейском плане своему брату Кебалину и умоляет его поспешить с доносом. Его брат отправляется во дворец, где живет царь; чтобы не обратить на себя внимания, он ожидает при входе выхода одного из стратегов, которому он мог бы открыть об опасности. Филота оказывается первым, которого он видит; он передает ему о том, что узнал, и возлагает на него ответственность за быстроту донесения и за жизнь царя. Филота возвращается к царю и говорит с ним о посторонних предметах, но не о близкой опасности; на вопросы пришедшего к нему вечером Кебалина он отвечает, что ему не удалось ничего сделать и что на следующий день еще есть достаточно времени. Но Филота молчит и на следующий день, хотя не раз находится наедине с царем. Кебалин начинает подозревать; он обращается к Метрону, одному из царских пажей, сообщает ему о близкой опасности и требует от него устроить ему наедине разговор с царем. Метрон проводит его в оружейную комнату Александра, рассказывает последнему во время омовения о том, что ему открыл Кебалин, и затем впускает его самого. Кебалин дополняет рассказ, говорит, что он не виноват в том, что это донесение замедлилось, и что он в виду странного поведения Филоты и в виду опасности в случае дальнейшего промедления, счел своим долгом непосредственно сделать царю это донесение. Александр выслушивает его с глубоким волнением; он приказывает немедленно взять Димна под стражу. Последний видит заговор открытым, свой план неудавшимся и лишает себя жизни. [28]Затем царь призывает к себе Филоту; последний уверяет, что считал это дело хвастовством Димна и не стоящим того, чтобы говорить о нем; он признает, что самоубийство Димна поразило его, но царь знает его образ мыслей. Александр отпускает его, не выразив сомнений в его верности, и приглашает его присутствовать за его столом и сегодня. Он созывает, однако, тайный военный совет и сообщает ему о случившемся. Опасения его верных друзей увеличивают подозрения царя относительно дальнейших разветвлений заговора и возбужденную в нем загадочным поведением Филоты тревогу; он приказывает хранить глубочайшее молчание об этом совещании и приглашает Гефестиона и Кратера, Кена и Эригия, Пердикку и Леонната явиться к нему в полночь для получения дальнейших приказаний. Верные приближенные собираются к царскому столу, Филота тоже присутствует; расходятся поздно вечером. В полночь являются вышеупомянутые генералы, сопровождаемые немногими вооруженными воинами; царь приказывает усилить караул во дворце, приказывает занять ворота города, особенно те, которые ведут в Экбатаны, посылает отдельные отряды, чтобы в тишине ночи взять под стражу тех, об участии которых в заговоре ему было сообщено, и отряжает наконец 300 человек к квартире Филоты, [29]с приказом сперва оцепить дом часовыми, затем войти в него, взять гиппарха под стражу и доставить его во дворец. Таким образом проходит ночь.