Михаил Гурвич - Бои на Карельском перешейке

Расчеты находились тут же, в землянках. От землянок к орудиям вырыли ходы сообщения.

Так была оборудована позиция батареи.

Между нашими землянками и землянками взвода управления, на снегу, в ящиках находился запас снарядов. С каждым днем штабели ящиков раздавались вширь: нам все добавляли снарядов, и к моменту нападения белофиннов на батарею этот запас достиг 1500 выстрелов.

Нападение на батарею произошло так.

23 декабря на рассвете командир батареи получил по телефону сообщение из штаба артиллерийской группы:

— Будьте готовы. Через наше расположение просочился отряд белофинских лыжников. Человек тридцать…

В этот момент телефон перестал работать. Связь была прервана, — как после оказалось, линию перерезали белофинны.

Командир батареи вызвал расчеты к орудиям.

Я был наводчиком третьего орудия. Командир приказал мне проверить, все ли у меня наготове (снаряды, заряды), исправны ли механизмы. Проверив все, я опустил ствол орудия к горизонту, чтобы встретить врага прямой наводкой.

Командир усилил караулы вокруг батареи подчасками за счет бойцов из взвода управления. Бойцов орудийных расчетов он предупредил, чтобы они были готовы идти в контратаку.

Приготовились. Ждем. Мороз за 30 градусов, снег, метет поземка. Выбрали белофинны погодку!

Ждать гостей пришлось недолго. Сразу же после полудня раздался винтовочный выстрел: правофланговый дозор дал сигнал о замеченных им белофиннах.

Старший лейтенант Маргулис тотчас вывел на батарею человек пятнадцать красноармейцев, рассчитывая одним ударом ликвидировать диверсантов. Мы полагали, что их всего три десятка.

Но белофиннов оказалось не 30, а, как выяснилось уже в самом бою, свыше 300, к тому же отлично вооруженных автоматами и пулеметами.

Противник сразу начал окружать батарею.

Мы все отстреливались из винтовок. Непрерывно били оба наши легких пулемета, но огонь врага был неизмеримо сильнее. И если бы не самообладание командира и отвага бойцов, — не знаю, чем бы кончилась эта схватка.

Финны с криками пошли на батарею. Мы встретили их дружным огнем пулеметов, винтовок и револьверов. Финны отступили.

— Батарея, огонь! — скомандовал старший лейтенант.

Все наши четыре орудия ударили с короткой дистанции.

Земля дрогнула, и на опушке леса взлетели, кувыркаясь в воздухе, огромные деревья. Огненный шквал смел группу подбиравшихся к нам белофиннов.

Финны на мгновение притихли. Но вслед за этим снова еще яростнее пошли на нас в атаку, только уже не в лоб, а со стороны, где их не могли достать наши орудия.

Кричу:

— Товарищ старший лейтенант, финны слева!

А командир старший лейтенант Маргулис лежит раненый.

— Лаптев, дайте мне винтовку! — слышу его голос.

Я раздобываю винтовку, но подползти к командиру не могу— сплошной ливень пуль.

Заряжаю винтовку и перебрасываю ее командиру. Он снова начинает стрелять. Метким огнем укладывает одного белофинна за другим.

Глянул я, — а белофинны пробрались уже к нашему складу снарядов. Они швыряют бутылки с горючим. Уже вспыхнули и горят несколько ящиков.

Что делать? Вот-вот взлетим на воздух. Ведь на складе 1500 снарядов…

Кричу не своим голосом:

— Товарищ старший лейтенант, горят снаряды!

А он спокойно в ответ:

— Прямой наводкой, огонь! Снаряды без нас потушат.

И действительно, младший лейтенант Сидоров с несколькими бойцами разбросал горящие ящики по снегу и потушил начинавшийся пожар.

— Есть бить прямой наводкой!

И тут-то мне пришлось поработать.

Один я остался у своего орудия. Часть людей выведена из строя, остальные обороняют батарею справа, слева, сзади, действуя винтовками.

А у меня орудие. И тоже надо бить из него одному, как из винтовки. Огромная 122-миллиметровая пушка превратилась в мое личное оружие…

Финны на поляне перед орудием. Финны у опушки. Стреляют, собираются группами, перебегают с места на место. Вражеские пулеметы и автоматы, сея пули, не дают мне возможности голову поднять.

Я свернулся клубочком между железными станинами орудия, раздвинутыми на снегу в форме ласточкиного хвоста.

К панораме подойти — и думать нечего. Да и лишне. Стреляю прямой наводкой. Поднимаю над головой руку, открываю затвор. Поднимаю снаряд и закладываю. Таким же порядком посылаю заряд. Затем, действуя одновременно поворотным и подъемным механизмами, ловлю белофиннов «на мушку», а попросту сказать, прикидываю на глаз, куда, в какую группу выгоднее ударить.

Финны — ни минуты на месте. Все время перебегают. Я это учитываю. Навожу не в бегущих, а перед ними.

Навел. Раз! — дергаю за шнур, конец которого тут же, у меня на коленях.

Выстрел.

Осторожно бросаю взгляд вперед, проверяю исполнение.

Разнесло белофиннов в прах…

Опять тянусь рукой вверх, открываю замок. Вываливается на меня стреляная гильза.

Опять заряжаю орудие. Опять, улучив момент, стреляю по скоплению противника.

Кончаются снаряды, а раскупоривать новый ящик долго, канительно. Схвачу целый ящик, подниму — да ребром о станину орудия. Хрясь! — снаряды вылетают из ящика.

Я закладывал снаряд в орудие, даже и не глядя — свернут колпачок или не свернут. Где уж тут колпачки сворачивать, — станешь разбираться, так самого свернут.

Финны то тут, то там. Работаю, а сам только и оглядываюсь по сторонам. То и дело приходилось пускать в ход винтовку или револьвер. Тут у меня на станине, как на полочке, — и ружейные патроны и револьверные. Полный арсенал наготове.

Идет бой. Жарко.

Командир дивизиона капитан Хоменко, собрав позади с десяток бойцов, прибежал с возгласом:

— Товарищ Маргулис! Иду на помощь.

Раненый командир тотчас скомандовал:

— В атаку! За Родину! За Сталина!..

И бросился, возглавляя горстку бойцов, вперед.

Но и после этой атаки финнов оставалось еще немало, и они продолжали свои попытки захватить батарею, действуя против нас группами по 15–20 человек.

Гляжу — одна такая группа с криками бросилась прямо к моему орудию.

Я успел выстрелить из орудия, и от наскочивших финнов ничего не осталось, но своим же снарядом я едва не вывел из строя пушку, — так близко разорвался снаряд. Осколки перекорежили щит.

Вдруг слышу сзади шорох. Я обернулся с наганом в руке.

— Кто?

— Не стреляй, Лаптев. Это я, Пулькин, кузнец.

Вижу — верно, Пулькин. Удивился я: как же это он прополз сюда, когда над снегом головы не поднять. Весь снег кругом так и вихрится от белофинских пуль.

Но расспрашивать некогда.

Приполз, оказывается, Пулькин мне помогать.

Я обрадовался:

— Давай, — говорю, — давай, подноси снаряды.

Облегчил мне Пулькин работу, хотя сам он был кузнецом — к орудию, к снарядам никогда не прикасался. Здорово облегчил. А то я уже насквозь промок, словно в бане побывал. Шутка сказать — за восьмерых один работал. Тут и 30 градусов мороза— не в прохладу…