Антон Антонов-Овсеенко - Портрет тирана

— Нет ли у кого вопросов? — спросил председатель.

Вопросов не оказалось. Один старый член партии внес предложение — исключить Иосифа Сталина из партии посмертно. Снять его имя с учреждений, предприятий, улиц, убрать памятники. Это был работник обкома Ф.

— Может быть, ты снимешь свое предложение? — спросил председатель. — У нас ведь на этот счет нет никаких указаний…

— Нет. Я привык вначале думать, а уж потом говорить, действовать.

Предложение товарища Ф. делегаты конференции не обсуждали.

…Когда он вернулся на свое место, вокруг образовалась пустота: все соседи пересели подальше от смельчака.

После заседания к Ф. подошел начальник местного управления НКВД:

— А смело ты выступил…

На другой день в кабинет Ф. явилась девица из Особого сектора обкома и предложила ему изложить свое вчерашнее выступление письменно.

На этом «дело» и закончилось…

В Ленинграде, в Институте имени И.Е. Репина перед закрытой дверью закрытого партийного собрания собралась толпа. Люди требуют допустить их к слушанию письма. Получив отказ, толпа запела «Интернационал», партийный гимн. И беспартийных впустили в зал.

…1908 год. В Центральном Комитете партии социалистов-революционеров кризис: Бурцев обвинил Азефа в предательстве. Но для ЦК Иван Николаевич Азеф был незаменимым деятелем, стоящим выше всяких подозрений. За Азефа вступились все. После его реабилитации в июле, над Бурцевым состоялся суд чести. В суд вошли революционеры В.Н. Фигнер, Г.А. Лопатин и князь П.А. Кропоткин. От партии эсеров — В. Чернов, Б. Савинков, М. Натансон.

Бурцев сослался на свидетельство Лопухина, бывшего директора департамента полиции. Обратились к нему. Лопухин прибыл в Лондон и разоблачил Азефа как полицейского провокатора.

Но Азеф, не ожидая результатов «доследования», скрылся.

В декабре ЦК подал в отставку: члены ЦК считали себя ответственными за предательство Азефа [271] А. И. Спиридович. Партия социалистов-революционеров и ее предшественники. 1886–1916, Ленинград, 1918, сс. 445–461. .

Перед глазами — более свежий пример. После смерти Сталина в оккупированных странах пробудились надежды на возрождение гласности. В 1954 году в Болгарии публично судили генерала Вылкова и его подручных. Они истребляли — в одно время со Сталиным — интеллигенцию, перебили почти всех активных коммунистов… Тысячи трупов, задушенных кабелем, ремнями, колючей проволкой. Рассеченные, разбитые черепа.

Знакомая картина.

Но в Софии судили главных преступников. И демонстрировали народу документальный фильм.

…Старый коммунист, бывший президент Украины Григорий Петровский, пытался утешать Стасову на XX съезде: «Елена Дмитриевна, если бы одного Серго убили, можно было передать дело в суд и все. Но уничтожено много миллионов ни в чем неповинных. В какой суд это передать?..»

В какой суд? В обыкновенный, честный. Посадить всех на одну скамью — Молотова и Вышинского, Кагановича и Ульриха, Ворошилова и Шкирятова, Микояна и Абакумова, Маленкова и Багирова…

И судить вместе с главарем шайки, Сталиным. Его — посмертно. Так же как Жданова, Калинина, Куйбышева, Ежова, Берию…

И пусть никого не смутит количество томов следственного дела.

В Софии набралось двенадцать. В Москве пусть будет сто двадцать. Но — будет!

Подручные Сталина не были против справедливого возмездия. С их согласия в Ленинграде судили Виктора Абакумова, в Баку — сподвижника Берии Джафара Багирова, в Тбилиси — Рухадзе, да кое-кого помельче — в других городах. Но судить членов бессмертного сталинского Политбюро? Какому безумцу могло придти такое в голову?! Вот же их, соратников Учителя, вновь избрали в ЦК и в Президиум. Партия любит своих вождей. Значит и народ любит. Ибо партия и народ едины. Это даже детям известно.

…За год до окончания войны я попал с признаками критического истощения в арестантский лазарет. После «выздоровления» меня отконвоировали в зону Центрального пошивочного комбината (ЦПК) Печорлага. Здесь работало много заключенных женщин, а баней заведывал могучего сложения парень. Он был глух и нем. Если бы не этот недуг, Николу — так звали банщика — послали бы валить лес.

Никола занимался своей баней, забот хватало. Женщины его не стеснялись, говорили ему что взбредет в голову, дразнили, дергали. Он только мычал в ответ. Что с него взять, с глухонемого…

Мне уже доверили шить матрацы. Выпадали дни, когда я норму выполнял на машинке. А начинал, как и все, в грязном цехе, где пороли солдатские шинели, часто в бурых пятнах крови. Бритвенным лезвием пороли шинели, кроили суконные рукавицы для заключенных, что валили лес и рубили в карьере камень.

Прошло полгода. Однажды узнаю невероятное: зав баней заговорил. Он не был никогда глухонемым, а просто проиграл голос и слух в карты. Когда воры садятся играть в карты — в очко, в буру, или в стос — бывает, что и на жизнь играют. Разумеется, на чужую жизнь. Никола проиграл голос и слух на три года. Три года он должен был молчать. Нарушение уговора каралось смертью — воровской закон никому не дано обойти.

И вот летом условленный срок кончился. Николу, здоровенного, отъевшегося, на другой же день вывели с бригадой работяг на лесоповал. Не беда! Он теперь может говорить. Как все…

…Подручные Сталина проиграли ему язык и слух. Много лет назад. Смерть генсека, старшего блатного, сняла с них обет молчания. Но они не спешили заговорить. Один Хрущев осмелился. Тогда они схватили его за фалды партийного фрака и что есть силы потащили вспять.

Сталинисты пытались изолировать нового лидера от реабилитированных коммунистов. Клеветали на них, учредили слежку. К чести Никиты Хрущева, когда ему приносили записи «крамольных» разговоров репрессированных Сталиным деятелей, он рвал доносы и выгонял доносчиков из кабинета.

С каждым днем усиливалась оппозиция Хрущеву. Заговор молчания оказался неодолим. Может быть, кому-нибудь из небожителей иногда хотелось выразить свое личное мнение по какому-нибудь конкретному вопросу — нельзя же их вовсе лишать человеческих свойств, — но срабатывал могучий инстинкт самосохранения, пережиток эпохи сталинщины.

На заседании Политбюро в октябре 1962 года Хрущев поставил вопрос о публикации повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

— Печатать или не печатать?

Никто не ответил.

Хрущев спросил еще раз, в третий. Молчание.

— Ну что ж, — заключил глава ЦК, — будем решать по пословице: «Молчание — знак согласия».

И повесть опубликовали.

Ко времени открытия XXII съезда оппозиции удалось заблокировать Хрущева. А ведь он успел уже стать диктатором.

В речи на съезде (октябрь 1961 года) Хрущев коснулся преступлений Сталина. Он намекнул на участие покойного генсека в организации убийства Кирова.