Владимир Беляев - Формула яда

Горели дома. Проваливались крыши. Рушились стены, обнажая жалкое убожество квартир, где еще так недавно ютились по нескольку семей.

Крик, плач, стоны узников Львовского гетто доносились до убегавшей Иванны.

Она бежала из этого ада ошеломленная, плачущая. За ней, едва поспевая, шагал полицейский Щирба.

Внезапно Иванна задержала шаг. На крышу горевшего шестиэтажного дома выскочил мальчик лет десяти. Огонь лизал кровельное железо. Босой паренек перескакивал с ноги на ногу на раскаленной крыше. Голосом, полным безумия, закричал:

— Боже, спаси меня, боже!

— Никакой боже теперь ему уже не поможе! — бросил Щирба.

Закрыв руками мокрое от слез лицо, вырвалась Иванна из пылающего гетто и, зацепившись за камень, упала. Щирба осторожно поднял ее. По насыпи прогрохотал товарный поезд. Окошечки его были взяты в решетки, а на вагонах виднелись таблички с надписями:

«Мы едем на работу в свободную Германию».

За решетками были видны угрюмые лица молодых людей, угоняемых насильно в рейх.

— Запомните это навсегда, пани Иванна! — грустно и многозначительно сказал Щирба, протягивая ей на прощание руку.— Запомните и поймите!..

Сославшись на то, что она крестница митрополита, потрясенная Иванна прорвалась к Шептицкому. Келейник Арсений провел ее к князю церкви. Поцеловав перстень со святыми мощами на руке митрополита, Иванна, захлебываясь от рыданий, взмолилась:

— Я столько увидела за сегодняшний день, что не могла не потревожить вашу эксцеленцию! Извините. Но ведь вы сами разрешили приходить к вам, когда мне будет тяжко, не правда ли?

Рассказывая о виденном, она повторяла:

— Там творится неслыханное, ваша эксцеленция! Никогда еще такого не было на земле. Это хуже татарского нашествия. Тысячами погибают военнопленные от голода в Цитадели. Детей сжигают в огне. Как скотину, увозят украинскую молодежь в Германию. Почему вы не протестуете! Ведь ваше слово так много значит! Почему не сообщите об этом немедленно святейшему папе? Ведь Гитлер может его послушать!

Шептицкий долго и внимательно смотрел на Иванну умными, пытливыми синими глазами и, когда она, тяжело вздохнув, замолчала, сказал ласково:

— Я глубоко тебе сочувствую и понимаю волнение твое, дитя...

— Пожалейте их, ваша эксцеленция! Одно ваше слово! Что бы вы ни сказали им — вас не тронут.

— Одного моего слова мало,— уже строже сказал митрополит.— Церковь Христова бессильна что-либо предпринять в таких случаях. Это делает светская власть, с которой мы решительно ничем не связаны, и она никогда нас не послушается. Нам же остается только молитва, обращенная к господу богу нашему. Сам спаситель всегда в минуты трудные примером и словом и большим терпением обращал свою паству к молитве. Пусть же будет и дальше с нами милость божия — это самое бесценное сокровище в бренной жизни нашей, где все тленно и преходяще...

— Но ведь у них на поясах написано: «Готт мит унс!» — «С нами бог!» — воскликнула Иванна.— Значит, бог с ними?

— Ты еще очень молода, Иванна, чтобы понять происходящее в этом грешном мире,— сурово ответил Шептицкий.

Иванна пыталась вникнуть в смысл слов митрополита. Внезапно распахнулись двери, и в палату быстрым шагом вошел Дитц.

Он снял фуражку с изображением черепа и перекрещенных костей — такую же, как на гестаповцах в пылаюшем гетто. Вежливо поклонившись владыке, Дитц сказал:

— Вот и снова я у вас, ваша эксцеленция! Прямо из Киева. Но дни, которые я провел под этим гостеприимным кровом, никогда не изгладятся в моей памяти. Потому-то я решил навестить вас по одному щекотливому делу...

Дитц перевел взгляд на Иванну. И митрополит посмотрел на нее косо, давая понять, что аудиенция кончена.

Иванна неловко поднялась, поправляя сутану, поклонилась, а митрополит, осеняя ее крестным знамением, сказал так же ласково:

— Иди с миром, дочь моя! И молись господу богу нашему.

Это был самый решительный, поворотный день в жизни Иванны, день, наполнивший ее душу невыносимым страданием. Только страдание — и не свое, а людское — побудило ее побеспокоить митрополита. Сейчас она поняла, насколько бессмысленной была ее затея.

Веселую, жизнерадостную девушку тяготило пребывание в монастыре василианок с той самой минуты, когда она впервые опустилась на колени на холодные камни монастырской церкви. Ее не увлекали ни торжественность богослужений, ни расположение к ней игуменьи, ни дружелюбие сестры Моники. Теперь она твердо решила уйти из монастыря. С кем ей поговорить?

Игуменья помрачнела, когда Иванна вторично в течение этого дня попросила разрешения отлучиться. Однако, узнав, что ее принимал сам митрополит, игуменья перекрестила Иванну:

— Иди, дочь моя, но не опаздывай. Возвращайся до полицейского часа.

Иванна заспешила, но теперь она шла не к отцу, а к Цимбалистой. И как это она не подумала о подруге раньше?

Они встретились в маленькой комнатке в предместье Кульпарков, куда не смогла дойти Иванна, когда ее обманным образом завлекли в монастырь.

Ставничая сияла белый головной убор и стала снова похожа на ту прежнюю Иванну, с которой дружила

Юлька в Тулиголовах. Густые черные волосы волной упали ей на плечи.

Долго подруги открывали друг другу души.

Возбужденная всем тем, что услышала от Юльки, Иванна сказала:

— Теперь понятно, почему Зубарь крикнул мне: «Человек кровь за вас пролил!»

— А ты думала?

— Но почему ты не могла мне рассказать обо всем этом еще тогда?

— Рассказать? — воскликнула Юлька.— Я бы рассказала. А где тебя найдешь?

— И то правда,— согласилась Иванна.— Но как все это подло! Боже, боже! Так обманывать меня, свою невесту! В глаза говорить одно, а делать совсем другое. Если бы ты видела, какие добрые, искренние глаза были у Романа, когда он пугал меня арестом. А все было притворством... Выходит, не будь войны...

— Ты была бы сегодня студенткой университета. А теперь таскай эту хламиду! — зло сказала Юля.

— Я ее сброшу. Сейчас же. Где мое платье?

— Какое платье?

— Ну, помнишь, то, в горошек, что я оставила у тебя, когда «Украденное счастье» смотрели? Я уехала домой в шелковом, а то...

— Где-то здесь,— Юлька кивнула на шкаф.— Но погоди.— Она задумалась.— Сбросить всегда успеешь.— И спросила: — Скажи, там очень страшно?

— Ты даже себе не представляешь! Поделили эту гору на проволочные клетки...

— Эту гору? Разве одну эту гору? — горько усмехнулась Юля.— Всю Украину поделили, разорвали на клочья. Нас сейчас присоединили до Генеральной губернии, Одессу отдали румынским боярам, в Ровно проехать без пропуска нельзя, бо там сидит «король Украины» гауляйтер Эрих Кох. Вот тебе и «самостийна»!