Михаил Вострышев - Москва и Россия в эпоху Петра I

– У меня не зарубишь! – крикнул Петр, и невольно, по привычке голос его звякнул как-то грозно.

– Что затеял, Алексеич? – добивался Меншиков, стараясь идти в ногу с царем.

– Да просеку хочу прорубить, «герценс кинд» [44]. Моря не видно отселева, скучно без него.

– Генерал бы архитектору повелел, что дворец строит.

– А вам-то лень? Хмель из голов живее повыбьет на работе. Распились вы все больно, от дела отбились… Стой, стой! Вот, от колышка и до колышка – руби да вали.

И он, ловко взмахнув топором, с налету всадил острие в стройную, затрепетавшую сосну.

Работа закипела. Топоры звенели и стучали, у иных все срывалась с похмелья рука и подрезанная кора сыпалась на землю. Сановники и послы, сняв кафтаны, как простые дровосеки рубили деревья и с треском валили их на густую сочную траву. Бурые волны Финского залива проглядывали вдали, сквозь поредевшую поляну.

Не нравилась гостям царская затея, да делать нечего: «большой орел» был пострашнее всякой работы.

– Легче, легче! Федор Юрьич, брось топор-то, помоги, – неслись хриплые возгласы «дровосеков».

Вдруг раздался отчаянный крик, и все бросились к упавшему дереву.

– Тяни, за ветви поднимай! – распоряжался Петр. – Насмерть придавили, дьяволы, пьяницы криворукие.

Из-под колючих игл сосны вытащили царского резидента Блеэра, который был, кажется, пьянее всех и не успел срубить ни одного дерева. К счастью, его только поцарапало.

– Едва ущерба его цесарскому величеству не учинили… Можешь ли стоять-то, господин Блеэр?

Перепуганный насмерть Блеэр, отряхивая платье, галантно извинялся за беспокойство и уверял, что он сам виноват, хотя никто и не оправдывался.

Наконец просека была совершенно готова к величайшему удовольствию царя.

После ужина «мгла Бахусова» снова омрачила головы гостей, и многие из них невольно должны были нарушить четвертый пункт сочиненных царем правил пребывания в Петергофе: «Неразувся с сапогами или башмаками не ложиться на постели».

В полночь беспокойный Петр послал разбудить гостей.

– Эк, его… Сам бы хоть напился, да другим покой дал, – ворчали гости.

Петр повел их к постели одного из гостей, и снова началось «бахусоподражание» до полного забвения… Языки уже совсем плохо повертывались у гостей, и они пили молча, с каким-то отчаянным видом.

Петр пил мало и терпеливо сносил поминутные приставания гостей с уверениями в преданности и пьяными поцелуями.

– Болтают, господин резидент, якобы его цесарское величество зело великую надобность в деньгах имеет? – лукаво спрашивал он у Блеэра, подливая ему вина в громадную кружку.

– Истинно так, казна разграблена дочиста! – бормотал тот, так пристукивая кулаком по столу, что звенела посуда.

Пьяные послы и вельможе поверяли иногда царю самые сокровенные свои дела, а потом дивились, откуда ему все становилось известным.

В восемь часов утра гости проснулись от добрых толчков и криков царских денщиков. Петр приглашал их на завтрак. Долго умывались и одевались гости, освежая головы. Князь-папа собирался даже купаться пойти под фонтаны, но «мгла Бахусова» все еще крепко сидела в голове и вязала язык.

– Доброе утро! – весело приветствовал своих мрачных гостей царь. – Опохмелитесь-ка… Катенька, подноси.

Гости опохмелились, как будто рассеиваться стала «мгла», иные повеселели, но более опытные мрачно ожидали, что будет дальше, какую еще потеху выдумает ненасытный шутник и насмешник.

После завтрака денщики повели гостей под гору, где их ожидали неоседланные кони. Блеэр возмутился даже, узнав, что ему вместе с другими придется сесть на тощую заморенную клячу и вскачь мчаться на ней в гору без седла и стремян, чтобы повеселить царя.

– Сие превосходит меру всяческого терпения, – шептал он Веберу. – Вчера мы хоть дровосеками были, а ныне, милости просим, шутов должны изображать…

– Не изволишь довольным быть? – нагло прервал жалобы Блеэра Меншиков.

– Неуместным своему званию нахожу подобные забавы, – раздраженно ответил цесарский резидент и отвернулся.

Ассамблея при Петре I. Фрагмент

Лицо Меншикова приобрело на мгновение какое-то хищное выражение. Он, кажется, как и Петр, не столько был пьян, сколько притворялся.

– Ну, садитесь, что ли, – недовольно ворчал князь-кесарь Ромодановский, взгромоздившийся уже на свою лошаденку. – Как раз нынче под «орла» подведете… «Всепьянейший», влезай, брат…

Шутовская процессия тронулась. Изморенные лошаденки, поощряемые дождем палочных ударов, карабкались на гору изо всех сил, спотыкаясь и неуклюже пускаясь вскачь. Петр с Екатериной смотрели на это «шествие» из окон дворца и весело хохотали.

Престарелый Никита Зотов, как ни старался, смог доехать только до середины горы и слез на площадке.

– Ты что ж, «смиренный»?! – кричал ему царь.

– Не вместно мне, яко «главе соборному», верхом ездить. Подобает мне в кресле али на троне князь-папином носиму быть, – бормотал он, беспомощно размахивая руками.

До самого обеда гарцевали гости на своих конях, а за обедом возобновилось «служение Бахусу».

– Теперь можно и в Кроншлот [45]прокатиться, – говорил за столом царь.

– Не в меру сильный и противный ветер имеем, ваше величество, – попробовал протестовать кто-то.

Но после обеда все отправились на Петергофскую пристань, и не без труда взобрались гости на палубу крутой шюты [46]царицы.

Холодный ветер яростно налетал на царскую шюту и как лодочку швырял ее с волны на волну. Царь не выпускал из своих рук руля, но судно плохо повиновалось. Снасти трещали и скрипели, шлепали мокрые паруса, брызги дождем осыпали палубу и промокших путешественников.

– Плезирная прогулка, нечего сказать! – ворчали они. – Дай Боже живыми остаться. Краше бы в Петергофе пребывать до утра…

Скрипение руля прерывало жалобы совершенно протрезвившихся от страха и холода «жрецов Бахусовых».

Качка все усиливалась по мере приближения дождевой тучи, закрывавшей горизонт. В каюту натекла вода с палубы, и царица с фрейлиной в трепетном ожидании сидели на подвешенных за канаты лавках.

– Безумие ездить по морю в такую погоду. Безумие, – дрожа от холода, шептал Блеэр.

Нахмурился и сам державный кормчий, пытливо вглядываясь в пелену дождя, окутавшего его корабль. Ни берегов, ни огней… Бог весть, куда выбросят эти бурые грязные волны, с грозным гулом бегущие отовсюду.

Царь сердился…

«Не справиться с ветром, не устоять против бури!.. Нет! Согнул я бородачей московских, а уж с ветром то и подавно управлюсь».