Виктор Воронин - Крестный путь Петра Столыпина

Понятно, что ценность подобного наблюдения была равна нулю и приказом о его установлении Кулябко не более чем «отбывал номер», демонстрируя, что предпринимает все необходимые меры. Можно смело утверждать – такое наблюдение явно свидетельствовало о прямой заинтересованности Кулябко в том, чтобы не была известна реальная информация о происходящем на квартире Богрова.

У Курлова тоже не возникло никаких вопросов относительно кричащих несообразностей в рассказе «Аленского», а слепое доверие к агенту он оправдывал потом следующим образом: «Я не задавал Кулябке вопроса о том, поскольку Богров может и теперь пользоваться доверием ввиду перерыва в его деятельности как агента и разрыва с Коттеном, так как вопрос о доверии к Богрову был категорически разрешен отзывом Кулябки». Товарищ министра также категорически отверг предложение Кулябко (единственное разумное) о предоставлении для террористов одной из квартир охранного отделения, что облегчило бы установление контроля за всеми их контактами.

Получается, что непонятная уверенность Кулябко оказала на всех какое-то буквально магическое действие. Вновь опытнейший агентурист Спиридович не указал на странности донесения «Аленского». Не подсказал начальник Охранной агентуры шефу жандармов и элементарно необходимые действия. Среди них обязателен был запрос в Департамент полиции об имеющихся сведениях на эсеровского террориста «Николая Яковлевича». Дело в том, что Богров это имя не выдумал (как позднее и «Нину Александровну»). Он слышал о таком террористе в эсеровских кругах и использовал полученную информацию для придания правдоподобности своему рассказу. Вполне возможно, что ответ Департамента позволил бы точно узнать, где в данный момент находится боевик, а также сходятся ли описания внешности. Но, судя по всему, никого из присутствовавших не интересовала реальная информация о «Николае Яковлевиче».

С 28 по 30 августа никаких попыток со стороны охранного отделения, кроме маловажных запросов и имитации наружного наблюдения на Бибиковском бульваре, предпринято не было – развитие событий было полностью пущено на самотёк (или, напротив, направлялось в нужном направлении). Чем это объясняется? Охранников настолько не интересовала безопасность государя (о высокой вероятности покушения на которого они заявили сами), или же им было заведомо известно, что ему ничего не угрожает?

Как ни удивительно, но эти дни все руководители охраны совершенно не напрягались и не отказывали себе в маленьких удовольствиях жизни. Например, агенты-охранники зафиксировали в одном из донесений, как пьяный Веригин по дороге в гостиницу выпадал из извозчичьей пролётки.

Новый импульс происходящему опять придал Богров, сообщив Кулябко 31 августа тревожные новости. В показаниях подполковника об этом сказано следующее: «31 сего августа по телефону Богров сообщил, что Николай Яковлевич приехал в Киев, и из разговора с ним он убедился, что дело, задуманное Николаем Яковлевичем, очень серьёзное, и он предъявил ему требование собрать точные приметы министра внутренних дел Столыпина и министра народного просвещения Кассо, для каковой цели ему необходимо быть в Купеческом саду, так как за ним может быть установлено перекрестное наблюдение со стороны соучастников Николая Яковлевича и отсутствие его может привести к провалу».

«Аленский» как будто издевается над Кулябко. Достаточно одного пассажа о требовании «собрать» в Купеческом саду (где должен был присутствовать Николай II) приметы Столыпина и Кассо, чьи портреты несчетное количество раз печатались во всех российских газетах! Однако начальник охранного отделения без вопросов даёт Богрову билет, нарушая инструкцию, строжайше запрещающую нахождение секретных сотрудников (как априори потенциально опасный по террору элемент) рядом с высокопоставленными особами и тем более императором.

Отдельного описания заслуживает то, каким образом Кулябко передал билет Богрову. Как свидетельствовал последний: «За билетом в купеческое я посылал в охранное отделение посыльного (!), билет ему был выдан в запечатанном конверте с надписью «для Аленского»(!). То есть начальник охранного отделения считает возможным не только передать билет для осведомителя через неизвестного ему посыльного прямо в служебном помещении, но и пишет на конверте агентурный псевдоним!

Мог ли Кулябко выдать билет Богрову без ведома Курлова или Спиридовича? Представляется невероятным, что провинциальный деятель охранки принял на себя единоличную ответственность за допуск осведомителя в место присутствия императора, что подтверждается и его собственным свидетельским показанием: «…при докладе генералу Курлову, в присутствии Веригина и Спиридовича, прочитал письменное заявление Богрова, дополнил его некоторыми соображениями нашими относительно той роли, которую должен был принять на себя Богров, и при этом доложил о принципиальном нашем решении пускать Богрова в те места, где ему понадобилось бы исполнять роль наблюдателя. Генерал Курлов, не возражая против наших предположений, возбудил лишь вопрос о том, не провалится ли Богров из-за снабжения его билетами, на что я ему доложил, что Богрову предложено мною придумать подходящее для этого объяснение. Для меня и для всех остальных было ясно, что Богрова нужно будет допускать в те места, где будут находиться Его Величество и министры, так как билеты выдавались только в эти места».

И, как бы потом Курлов и Спиридович не пытались утверждать, что они ничего не знали о предоставлении Богрову билетов в Купеческий сад и городской театр, не вызывает сомнения, что это не соответствовало действительности. Было принято принципиальное согласованное решение, и Кулябко не нужно было каждый раз получать разрешения у Курлова на выдачу билета на отдельные мероприятия.

Богров пошёл в Купеческий сад, но не предпринял попытки покушения на Столыпина. Как он потом сказал на допросе: «Почему не выполнил свои намерения – не знаю». Почему – непонятно. Богрова обвинить можно очень во многом, но только не в трусости и нерешительности.

Отметим важнейшее обстоятельство – Богров имел полную возможность выстрелить в царя, в непосредственной близости от которого находился. Спасло императора то, что «Аленский» (во всяком случае, по его словам) счел цареубийство нецелесообразным. Как было записано в протоколе допроса Богрова: «…у него возникла мысль совершить покушение на жизнь Государя Императора, но была оставлена им из боязни вызвать еврейский погром. Он как еврей не считал себя вправе совершить такое деяние, – которое вообще могло бы навлечь на евреев подобные последствия и вызвать стеснение их прав. Записать и подписать это он категорически отказался, мотивируя свой отказ тем, что правительство, узнав о его заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая организацией погромов».